Рвенье умерь свое, люд! Живое засохнет и канет
В Лету сухую тоски, дрожь океана отдав.
Спутанный мокрый парик на макушке осклизлого камня
Виснет густою копной, влагой морскою сочась,
Ждет не дождется, когда прилив благодатный накроет
Весь зеленеющий луг и от людей утаит.
День изо дня совершен ритуал океанской охоты,
День изо дня человек роется в иле морском,
День изо дня избегают и краб и рыбешка поимки,
День изо дня на песок тащат и мидий и рыб.
Этим подводным лугам, этим пестрым встревоженным рощам
Чужд архаический страх: им не утратить красу.
Нагло нутро обнажив, на прибрежном песке распластались,
Хвастают похотью вслух, дразнят ухмылкой людей.
Горестно спину согнув, по прибрежью слоняются люди,
Как по приказу верша злой океанский обряд.
5
Гигантские купы гортензий
поражают уравновешенной пестротой:
в разное время цветенья
цветочная гроздь окрашена в свой цвет,
вот и возникают шевелящиеся на ветру холмики
розового, алого, голубого, пурпурного, лилового,
чернильно-синего оттенка.
И вересковая пустошь
раскидывает громадный лоскутный ковер,
и лоскуты в нем сплетены не как попало,
а по хитрому плану:
розовый, сиреневый, пурпурный, лиловый и гранатовый
переплетены в причудливый узор,
в котором, наверное, даже можно распознать
какие-то тайные знаки.
Я совсем не хочу их распознать,
они во мне отпечатываются
без распознавания,
и я теперь буду чувствовать их всегда.
Утешай меня и дальше,
лоскутная вересковая пустошь.
6
К чему пустая пестрядь фотографий?
Милее мне угрюмство эпитафий.
На блекнущих картинках лоск деталей
соскальзывает в темень смрадных далей,
а стершиеся письмена надгробья
на злобу дней взирают исподлобья.
Зеленый луг и вешний лес приветный
красой пленяют, вечной, одноцветной,
их письмена, как берег океана,
нас погружают в сизый шум тумана,
в котором память без распознаванья
кичится праздным даром обладанья.
20 июля, Мозжинка — 22 августа, Росканвель (Бретань), 2005.
* Название взято из арии рыцаря Руджеро в опере Георга Фридриха Генделя “Альцина”. Первое стихотворение цикла — перевод этой арии.
Место для жизни
Юлия Винер родилась в Москве, закончила сценарное отделение ВГИКа. Прозаик, поэт. С 1971 года живет в Израиле. В “Новом мире” были опубликованы ее повести “Снег в Гефсиманском саду” (2004, № 6) и “Собака и ее хозяйка” (2005, № 1).
ЖОЖО И БОЖИЙ ПРОМЫСЕЛ
Жожо не любил окружающих, а окружающие не любили Жожо. Тем не менее к сорока годам он обзавелся и женой, и тремя детьми и сумел выстроить процветающее дело — булочную-кондитерскую с выпечкой на месте. Дело окупало себя и давало сносный доход. Хрустящие булочки и влажные, пропитанные сахарным сиропом пирожки и пирожные, выпекаемые у Жожо, нравились прохожим, они не могли удержаться, надкусывали мягкое жирное тесто, не отходя от прилавка, и уходили, жуя и облизываясь. И у Жожо была мечта. Если бы расширить помещение метров на пять вглубь дома, пекарню можно было бы задвинуть туда, а с фронта очистилось бы место, чтобы устроить стойку и несколько столиков, подавать кофе с булочками, вложения невелики, а дело приняло бы совсем иной оборот. Прохожие очень любили стойки с кофе-эспрессо и булочек покупали бы больше — и на месте съесть, и с собой взять.
Но углубиться внутрь никак было нельзя — там, за стеной пекарни, в безоконном темном углу, образовавшемся неясно как при строительстве дома, жила упрямая одинокая старуха. Угол этот разрешил бы все проблемы Жожо, в нем были даже кран и унитаз, значит, имелись водопровод и канализация. Но старуха, жившая там незаконно, но очень давно, предъявляла Жожо за свой угол совершенно непомерные требования. Тысячу долларов — новыми стодолларовыми бумажками! — она оттолкнула не глядя. Либо однокомнатную квартиру, либо место в хорошем доме для престарелых! Смешно.