Эльвина Мороз. Задачка с тремя неизвестными. — “Иные берега” (журнал о русской культуре за рубежом), 2007, № 3 (7).
В учрежденном и выпускаемом Союзом театральных деятелей журнале (и практически не появляющемся в свободной продаже) встречаются тексты, которых не найдешь нигде. Этот, например, — о народных музеях Паустовского в Крыму и Одессе. Или, ближе к концу номера, — старинный рассказ Гранта Матевосяна “Прозрачный день” (перевод Соны Бабаджанян, послесловие Елены Мовчан).
Татьяна Лабутина. Зарождение англомании и англофильства в России. — “Вопросы истории”, 2008, № 2.
“В середине 1560-х годов в англо-русских отношениях наметились осложнения. Военные неудачи Ивана (Грозного. — 77. К.) в борьбе за Ливонские земли заставили царя задуматься о военно-политическом союзе с Англией, который он намеревался скрепить династическим браком с королевой Елизаветой. Царь также высказывал пожелание в случае внутренней смуты в своем государстве получить политическое убежище в Англии”. Последняя фраза, плохо льющая воду на мельницу сторонников церковной канонизации монарха-англомана, сегодня звучит как-то особенно остро. Любовь русских царей к Англии продолжилась в Годунове, который „не успел покинуть свое отечество, хотя подобно Ивану Грозному не раз помышлял об этом". После смерти этого царя, кстати, родилось и некоторое время жило поверие, что весной 1605 года, прихватив казну, под видом купца он все-таки сбежал в обожаемую Британию”.
Елена Лапшина. Над безалаберною бездной. — “Дружба народов”, 2008, № 2.
Всяко хищного хитрого зверя во мне излови,
облегчи не ручную поклажу — сердечную кладь.
Научи меня, Господи, той нетелесной любви:
не лицо дорогое — любить, не объятья — желать.
Зверь и впроголодь жив — не кормлю, не давала бы пить,
да сама угасаю — близнец не по крови родной.
Научи меня, Господи, так незлобиво любить,
чтобы алчущий зверь не метался по клетке грудной.
Научи меня, Господи, видеть очами любви
не свое отражение в муже — подобье Твое,
чтоб не выло, не корчилось, изнемогая в крови,
то дитя, одичавшее с голоду, яко зверье.
Ольга Лебёдушкина. Бегство от “нельзя”. Детские книжки как взрослое чтение. — “Дружба народов”, 2008, № 2.
“...Что же касается самой Роулинг, то для нашего разговора был бы актуальнее другой вопрос, с ней связанный: почему прояснение этики, предельная фокусировка расплывчатого и расфокусированного этического зрения — то есть то, что важно для абсолютного большинства, — происходит в первую очередь именно в детской книжке?
Да понятно почему. Потому что над “взрослой” литературой висит тотальное “нельзя”, которое сами же писатели себе и сказали. И когда противопоставили этическое — эстетическому, и когда отказались от права первыми задавать обществу этические вопросы и тихо разбрелись по углам делать свое частное дело.
А в литературе для детей, в силу внешней несерьезности занятия и его глубоко спрятанных глобальных амбиций, не произошло ни того, ни другого. Настоящая детская литература всегда выигрывала за счет мирного сосуществования „игры" и „идеи", „искусства" и поучительности. Литературу „взрослую" во всем мире как бросало, так и бросает то в ту, то в другую сторону. Что касается словесности отечественной, то ее, из-за нелегкой судьбы, лихорадит больше, чем где-либо. Особенно сегодня, когда вместе со всем обществом она входит в новые заморозки из тумана очередной „оттепели", совпавшей с сезоном постмодерна в землях иных. При этом и здесь нечто меняется. О чем-то говорит хотя бы уже то, что „Национальный бестселлер-2007" получил „Путь Мури" Ильи Бояшова, маленький роман-притча. Применительно к удачам жанра — случай, конечно, пока единичный, но очень заметный.
<...> А пока взрослые читатели читают детские книжки. И может быть, не менее активно, чем дети. Дело не в мнимом инфантилизме современного общества. И не в том очевидном факте, что книги детям покупают взрослые и иногда читают их вместе с детьми. Похоже, литература для детей на сегодня восполняет тот дефицит душевного здоровья и этической ясности, который в принципе существует в литературе „большой". Она прекрасно воспринимается в рамках традиционного читательского восприятия, которое перестало работать в отношении современной словесности с начала 1990-х годов. Читатель обнаруживает в ней канонические коды, и это ему нравится”.