Его послушались. Молодой человек стоял босой, растерянный.
— Жарко? — сочувственно улыбнулся седовласый мужчина. — Пойдем те, я вас холодненьким угощу, — дружелюбно предложил он.
Но молодой человек отказался:
— Нет, нет... Спасибо. Я пойду. Мне пора. Просто на улице жарко, и я зашел сюда. Извините. Спасибо вам.
Он обулся и быстро пошел к выходу. На него глядели: охранники — недоуменно, посетители — с улыбкой, седовласый мужчина — сокрушенно вздыхая.
Молодой человек вышел.
— Кто это? — спросил один из охранников.
— Зрительная память у вас плохая, — резко ответил седовласый. — Не профессиональная. Розыскные сообщения шли, по телевизору показывали.
— А меня спрашиваете: “Кто такой?” Хабаров!
И лишь тогда охранники начали вспоминать:
— Хабаров? Это какой в мэры идет?
— Нет. У того черная борода, он — мордатый. А этот моложе.
— Значит, того пугали, чтобы не лез. А может, мамашу. Сынок есть сынок. Самое больное, — вздыхали вослед.
Это действительно был младший сын известной в городе семьи Хабаровых, в которой глава семейства — знаменитый врач, а жена его — владелица хлебозавода, магазинов и прочего.
И в самом деле, по телевизору несколько раз показывали портрет этого молодого человека, и появились розыскные сообщения. Но потом все утихло. То ли его, как нынче говорят, похитили и требовали выкуп у небедной семьи. То ли сам куда убежал: дело-то молодое, дурное. А может, и вправду политика: выборы осенью, старший брат в мэры идет.
Все это знал седовласый мужчина — начальник безопасности банка, который по картинке на мониторе сразу угадал молодого человека и поспешил на помощь ему. По-человечески сочувствуя и по-отцовски горюя, вернувшись в свой кабинет и недолго подумав, он все же позвонил своему коллеге из хабаровского концерна, бывшему сослуживцу, и успел лишь два слова сказать, как собеседник перебил его: “Где он? Ищем. Он из больницы ушел. Сейчас будем. Может, не ушел? Придержать бы... Не дай бог...”
Глава II
ТЬМА КРОМЕШНАЯ, ИЛИ УДАР МОЛНИИ
Об этом говорил весь город: у Хабаровой пропал младший сын — Илья. По телевизору объявляли. А рассказывали всякое, порой страшное. “Требуют за сына выкуп, миллион долларов”. “Отрезали палец, прислали матери и пригрозили, что каждую неделю будут отрезать по одному. Чтобы поспешала...” Говорили про чеченцев, грешили на них: мол, схватили и увезли в Чечню, теперь попробуй найди. А еще про азербайджанцев. Их тоже в городе было немало. Все рынки у них в руках. Хабарова, по слухам, на самый большой, Центральный, замахнулась. Вот ей и ответили. И никуда никого увозить не надо. Подвалы рынка — целый город, там не одного человека, армейский полк можно спрятать. А еще говорили о своих “бандюках”, которые стали бизнесменами. У них — бензозаправки, магазины, ликеро-водочный завод; они, мол, хотят у Хабаровой забрать кое-что. А еще говорили о выборах. Старший сын Хабаровой в мэры города выдвигается. И это тоже могло быть причиной.
Разговоров по городу ходило много. Но всей правды не знал никто, даже сам Илья Хабаров, которого действительно украли, держали взаперти, потом освободили — также неожиданно.
Когда теперь вот, в банке, его ухватили крепкие руки охранников, он сразу все вспомнил и был испуган до ужаса, холодного, почти бесчувственного. И, очутившись на воле, на жаркой и людной улице, он словно вновь пережил миг освобожденья, дневной яркий свет, тепло всепроникающее, небо — все, чем жил, но не ведал и понял цену, лишь потеряв и вновь обретя. Но вначале была тьма кромешная.
Было темно и тихо. Тьма кромешная и глухая тишина.
Это не могло быть явью, потому что явь была иной: летний город в зелени, шумная улица с гулом машин, говором людей — обычная жизнь.
И вдруг: непроглядная темь и мертвая тишина. Словно тяжкий сон или больной морок. Молодой, здоровый шел по улице, а теперь...
Темнота густая и вязкая. Тишина глухая. И вовсе не сон. Жесткое низкое ложе. Глаза вроде целые, открываются и закрываются веки, но ничего не видят. Один лишь мрак. Шевелятся руки и ноги, и нигде боли нет. Рядом — на ощупь шершавый бетонный пол. Сел. И ничего не случилось. С опаской попробовал встать. Сначала на четвереньки, потом осторожно выпрямился. Получилось.
Может, ослеп? Но тогда уж заодно и оглох, коли вокруг — ни звука.