Потом понял, что происшедшее — никакой не морок, а горькая, но явь!
И нужно быть готовым к ожиданию, к испытаниям еще более тяжким, а может, и к смерти.
А причина одна, другой не придумаешь, причина — мать и ее дела, бизнес, как теперь говорят.
Хабаровых знали в городе. Для обывателей — “хабаровский” хлеб в магазинах, “хабаровское” пиво; народ пограмотней знал о “хабаровских” хлебозаводах, элеваторе.
Откуда все это объявилось, вряд ли кто мог объяснить, кроме хозяйки. Глава семьи в прошлом был известным врачом-офтальмологом, доктором наук, профессором медицинского института и прочее. Там нынче заработки понятные: на скудную жизнь.
Хозяйка семьи прежде работала в обкомах комсомола да партии, на должностях не самых высоких, но была в своих кругах человеком авторитетным.
Невеликого роста, пепельные густые, длинные волосы то распущены по плечам, то в косу заплетены и убраны короной, белое личико, серые глаза в лучистых ресницах, с выпуклым чистым лбом. Ручки маленькие, белые, но они могли быть и очень жесткими. За это ее начальство ценило, подчиненные побаивались, те и другие за глаза величали Марьей. “Марье поручить, сделает... Попроси Марью, и все будет... Гляди, Марья узнает...”
Когда в стране начались великие перемены, Марья ни головы, ни времени не теряла. Фамилия Хабаровых понемногу, но стала известной в городе не только заслугами главы семейства, но магазинами, хлебом.
Была у нее поддержка в Москве: старшая сестра Ангелина, жена чуть ли не министра, генерала. Одна лишь ее фамилия — подмога, особенно для провинции. Но главное, конечно, сама. Удивлялись муж и родные. Спрашивали порой журналисты. Она всем отвечала примерно одинаково: “Объяснять сложно, понять трудно и ни к чему: такое не повторится. А мемуары писать рано”. Вот и весь сказ: одно слово — Марья. А теперь уже не кто-нибудь, а Хабарова — крупный предприниматель.
Поэтому и сидит здесь Илья, как жук в темной коробке. Он ведь сын Хабаровой. Иначе зачем и кому он нужен: Илюшка да Люша — питерский студент, потом — аспирант, характера мягкого, милого. Профессия — историк. Никакого бизнеса. В родном городе лишь порой гостюет. Его тут никто и не знает. Не нужен никому.
Но — Хабаров... Сын Хабаровой. Вот и сиди, не трепыхайся.
Скоро ли, медленно тянулось время, Илья не знал. Оно было просто горьким и страшным. Тьма и тьма. И глухое безмолвие, когда собственный голос пугает.
Поплакать и стихнуть, задремав. Очнуться, бродить, уже привычно, во тьме. Ко времени или без него услышать, как упадет буханка хлеба и пластмассовая бутыль с водой. Вот и все.
Потом появился человек, тоже неожиданно, из тьмы. Что-то рухнуло, закряхтело и застонало, по звукам — живое.
Илья вначале испугался, смирил дыханье, но через время все же спросил шепотом:
— Человек?..
— Человек... — прохрипело в ответ. — Вода есть?
— Есть...
Взяв бутыль, Илья осторожно продвинулся к тому месту, где слышалось редкое и тяжкое сопенье. Наткнувшись, он не сразу, но передал бутыль и, отступив, слушал, как человек пьет жадно, со всхлипом, захлебом. Напился и стих.
— Хлеб есть, — сказал Илья.
— Не надо. Все... — ответил из тьмы человек и смолк, тяжко дыша и порою постанывая и замирая.
Так было долго. Илья вернулся к своему ложу, тоже затих, а потом, вспомнив, сказал:
— Лежак есть, чтобы не на бетоне...
— Потом... — донесся короткий ответ.
Илья успел задремать ли, забыться не один раз и слышал все те же звуки: вздохи, порою кашель и хрип.
И лишь через долгое время новый узник спросил:
— Лежак есть?
— Да, да, — с готовностью отозвался Илья, — из досок.
Он отыскал лежак и притащил его волоком. Еще раз предложил:
— Хлеб есть.
— Не надо, отъелся, — тяжко вздохнул человек, копошась во тьме, устра иваясь, и потом, уже притихнув, спросил, определив по голосу: — Молодой?
— Молодой...
— Чей же ты?
— Хабаров.
— Хабаров? Сын, что ли? Алексей?
— Нет. Я — младший сын.