Не правда ли, чем-то похоже на Генри Киссинджера? Вот только чем бы еще помочь этим русским , прямо не знаю, стихов-то я не пишу, за демократию не борюсь, все больше по дому.
“Для этой рефлексии можно и должно, как мне кажется, пользоваться очень простым и доступным языком, чем проще, тем лучше, примерно еще как зонги Бертольта Брехта <...> Фашизация европейского мира с начала двухтысячных не является секретом для европейских интеллектуалов и богемы. Фашизация русского мира до сих пор табу в широких русских артистических кругах. И это, полагаю, одна из причин того, почему поэтический цикл под названием „Балтийский дневник”, довольно простым языком рассказывающий о реальной встрече автора в аэропорту и в самолете с русскими фашистами (аналогичный случай по прочтении цикла рассказывала мне уважаемый автор старшего поколения, кинодраматург Наталья Рязанцева), а затем — с семьей маленького русского мента, употребляющего вполне фашистские методы в своей ежедневной работе, стал причиной истерических реакций в отношении автора и опубликовавшего его журнала „Знамя” в русском Интернете. У нас нет фашизма в его ежедневных бытовых проявлениях, как не было секса в Советском Союзе. Оставим в стороне нервические общественные реакции, русские фашисты реагируют на любое упоминание слова на букву Ф в Сети. Реакции литературного истеблишмента, литконсенсуса, не менее нервические, состоят, на мой взгляд, в неготовности признать новую реальность, которая не имеет отношения к удобной, сложившейся в уникальном постсоветском и постевропейском пространстве России модели литературы. Для меня лично возникает вопрос, который восходит к проблематике, волновавшей Дмитрия Александровича Пригова: поэт — лирическая трепетная лира, воспевающая аутические переживания персонажа (я бы сказала еще жестче: богемное ничтожество), или современный интеллектуал, конкурирующий с серьезными медиа и способный сформулировать и серьезные задачи человека в его индивидуальном переживании мира, и проблемы общества? Нравится нам это или нет, проблематика второй половины девятнадцатого века опять оказывается актуальной.
Текст „Балтийского дневника” не возникал из интеллектуальных соображений. Он физиологически, почти биологически начинается со слов, а вернее, зафиксированных ими ощущений: „Я ем водоросли, пью водоросли, за волосы пру недоросля”. Эту точку из всех известных мне читателей текста смогла обнаружить только вдова писателя Александра Гольдштейна Ирина, которая сейчас, после Сашиной смерти, начала писать выдающуюся экзистенциальную прозу, человеческая цена которой — утрата близкого человека. Из этой же точки безвозвратной утраты начинается корпус „Балтийского дневника”, обрастающий подробностями, которые человек вне личной трагедии вряд ли смог бы разглядеть и, не будучи профессиональным литератором, вряд ли смог бы их описать”.
Что ж, давайте вчитаемся в последний абзац еще раз. И еще раз... Хватит.
Михаил Холмогоров. Это же смертное дело. — “Мир Паустовского”, 2008, № 26.
“Драма казаковского почти десятилетнего молчания (речь о прозаике Юрии Казакове. — П. К. ) в том, что его истерзала страсть писать словами не теми, которые нашел автор, а теми, что нашли автора. Слово найденное, пусть даже и в муках, перестало удовлетворять: в нем обнаруживается конструкция, то есть авторское своеволие. Звуков фальшивых не было, Казаков органически был неспособен писать небрежно, но были звуки лишние — только чуткое и жестокое ухо автора могло различить их. Но — различало. И перо останавливалось”.
Составитель Павел Крючков
ИЗ ЛЕТОПИСИ “НОВОГО МИРА”
Май
15 лет назад — в № 5 за 1994 год напечатана “Одиссея” Евгения Федорова.
70 лет назад — в № 5 за 1939 год напечатана пьеса Леонида Леонова “Волк. (Бегство Сандукова)”.