Редкий случай — башка поутру не бо-бо и не вава.
Струпья ржавчины тучкой небесной летят на восток,
где в камчатском вулкане на выход готовится лава.
Что я там потерял? Ничего я там не потерял.
Лишь в горячий источник нырял нагишом на морозе.
А вулкан пламенел, как в пучине алеет коралл,
уподобленный каменной розе.
Я могу и в навозе очнуться, по рифме скользя.
А вчера на Арбате
бородатая бабка, под Гребенщикова кося,
промелькнула достаточно кстати,
потому как мы оба прекрасны на вид,
отливают бессмертьем буддийские наши бородки,
и наш общий постскриптум неслышно в веках шелестит,
где шаманы без водки поют милицейские сводки.
* *
*
В бортжурнале много сильных строк,
столь завоевательских в истоке, —
Федор Тютчев смотрит на Восток,
Лермонтов воюет на Востоке.
Давние мои забыты сны,
но у материнского порога
от константинопольской волны
брызжет пена Золотого Рога.
На оставшиеся времена
мучатся поэзия и проза,
кончится ли Крымская война,
не решив Восточного вопроса.
* *
*
Автомобили по ночам кричат
отечественным криком — иномарки,
угонщики кругом, кромешный ад,
нырнешь в постель — очнешься в автопарке.
Есть повод или нет его — орут
включенными в продажу голосами
и парой не обходятся минут,
а некоторые орут часами.
Любая ночь не в ночь и сон не в сон,
и если б только автомобилистам.
Ревун угона слышится во всем
бездонном небе звездно-серебристом.
Минуло время то, когда во тьме
ревели только дети без отчета.
Истошно воют не в своем уме
и “Mercedes”, и “Volvo”, и “Toyota”.
Невидимые тени в темноте
в рули вцепились — в черном зазеркалье
неутоленные волчицы те,
которые чего-то там взалкали.
Им мало превышенья скоростей
и происшествий всяческих дорожных,
им хочется немыслимых страстей,
по нашим временам вполне возможных.
Им хочется угона навсегда,
душа к невероятному взывает,
и каждая падучая звезда,
задев о бампер, ужас вызывает.
При свете дня живут они, вполне
в порядке, вне подобных безобразий.
Тебе — не знаю, но известно мне
происхожденье голубых подглазий.
* *
*
Я уснул под Вандомской колонной,
трепеща, как осиновый лист,
на который стопой многотонной
мировой наступает турист
триумфально. Не надо коврижек:
человечество, дескать, — семья.
Ты меня потеряла в Париже,
я нашелся, но это не я.
Это все — от безделья и спьяну,
от того, что в бессонном мозгу
по горящему там автобану
Бонапарт разгоняет тоску,
чтоб явиться в Москву, и на Курском
подберет его правильный мент
между тех, кто не склонен к закускам,
осушая текущий момент.
Я тебя никогда не увижу,
а была ты не против, а за.
Мне захлопнут открытую визу
до того, как закроют глаза.
Что ни ночь — оркестровая яма,
где не первый скрипач оплошал,
но под ложной колонной Траяна
отлежится вселенский клошар.