Заключительная придирка, к стихотворению «Пейзаж с влюбленными», — опять непонятна… Испытав неудовольствие от словосочетания «полной горсточкой», Кузьмин наставительно замечает: «…и это я еще не спрашиваю, отчего и в каком смысле (помимо необходимости вписаться в размер) полная горсть, чтобы ею брать от жизни, уважена у Баумана уменьшительно-ласкательным суффиксом». Надо сказать, правильно делает, что не спрашивает, поскольку ответ самоочевиден: уважена ради создания того парадоксально-иронического эффекта, на котором основано все стихотворение в целом. Вообще, столь лобовой позитивистский подход к анализу поэзии преследует в данном случае лишь одну цель: во что бы то ни стало найти в каждой строчке непонравившегося автора максимальное количество несоответствий элементарному здравому смыслу. А поскольку абсолютно все поэтические средства — от оксюморона и плеоназма до самой обычной метафоры — здравому смыслу не очень-то соответствуют, «критическая» работа сводится к проворному жонглированию колкостями и риторическими вопросами. Замечу, правда, что при разборе стихов понравившихся авторов коллега пользуется несколько иной техникой…
Под русским солнцем, полная зерна,
одна на всех — колымскою зимой ли,
поволжским летом, впалым дочерна, —
земля живых пойдет на мукомолье
и с каждой жизнью отнятой старей
и горше будет делаться, из недр
ладонями своих монастырей
незрячее ощупывая небо,
глотающее лагерную пыль,
на огненных настоянную травах:
одна на всех — сестра и поводырь,
покоящая правых и неправых.
(«Земля России»)
Это определенно не Расул Гамзатов. Такого обобщения советская поэзия не могла себе позволить: чтобы оставаться Поэзией с большой буквы, она пользовалась иным арсеналом средств. Известно, что любое явление можно описать при помощи целого ряда парадигм. И все они будут отчасти произвольны. Но, разбирая стихи Баумана или Чарыевой, открывая в них те пласты, о которых можно догадаться, а можно и не догадаться, Кузьмин настаивает лишь на одном — своем методе анализа. Тут надо напомнить, что результаты анализа — продолжение метода, инструмента анализа. И естественно, что, пользуясь инструментом интеллектуального расчленения текста, мы и получим результаты интеллектуального расчленения текста. При различии интеллектуальных установок результаты будут противоречить друг другу. То есть анализ стихов Кузьминым — не анализ стихотворения, а произвольное навязывание ему опознавательных знаков выбранной, благоприятной для него культурной технологии. «Этот процесс напоминает всё более мельчающие протестантские секты: настаивание на частностях и акцентирование частностей привели к деградации главного — того, во имя чего все они существуют» (А. Тавров) [7] .
Можно назвать несколько сверхценностей, держащих нас в этой жизни, но одна из них — русская культура, цивилизационный код, матрица, делающая нас теми, кто мы есть. Как себе нашу культуру представляют Дмитрий Кузьмин и его друзья? Позволю цитату из Сергея Огурцова, используемую рецензентом. «Более чем когда бы то ни было, „Дебют” сегодня откровенно обслуживает контркультурные интересы режима: 1. Сохранение консервативных ценностей (православие — самодержавие — национализм). 2. Обесценивание знания. 3. Абсорбция передовой культуры в официальной (имя которой — пропаганда). 4. Деполитизация искусства» [8] . Не очень понятно, что имеется в виду под «обесцениванием знания» в случае суперэрудированного Баумана. Пройдем по пунктам — не совпадает. Сергей Огурцов — хороший поэт, цитирует его Кузьмин не случайно: он подчеркивает, что русская культура в систему «антигосударственного и антилитературного пафоса» не включена. Русская культура (любая культура) — это консервативная ценность. По-моему, для рецензента представляет интерес лишь поэзия, созданная на пустом месте, с нуля. Это красивый, маргинальный жест, заслуживающий и внимания и поощрения. Но как можно, занимаясь маргинальными вещами, претендовать на тотальное влияние в культуре русской? Да и кто может на это влияние претендовать? Пушкинский Дом? Нобелевский комитет?
Ощущение запальчивой партийности, нетерпимости странным образом соседствует с постоянной апелляцией к авторитету ситуации постмодерна, почему-то для рецензента незыблемому. Отменяя власть старой парадигмы, новая становится не менее, а более партийной. Это ни для кого не секрет. Выйти из круга партийности можно лишь в том случае, если правилам и стратегиям литературного процесса противостоят либо незаинтересованная позиция (но это не про Кузьмина), либо мудрость (однако страстность и запальчивость автора и это исключают). Кузьмин постоянно пишет о «нормах профессиональной вменяемости», и вот тут-то возникает вопрос: а кто их установил? Из кого состоит комиссия, устанавливающая эти нормы? И почему одна комиссия может установить правильные, а другая — неправильные нормы? И это замкнутый круг.