[10] К р а в ц о в К. Между небом и пеплом <http://hellebede.livejournal.com/11577.html> .
[11] См.: Б у р д ь е П. Поле литературы. — «Новое литературное обозрение», 2000, № 45, стр. 25.
[12] М е с я ц В. Г. Гулливер — герой детского пантеона (беседа со Станиславом Львовским). — В кн.: М е с я ц В. Г. Поэзия действия, стр. 170 — 181.
[13] <http://www.formspring.me/onthehills/q/264167219011786806> .
Не слышать торопливых шагов
Б о р и с В а х т и н. Через места, где живут опоздавшие. Редакторы М. Яснов, А. Насонова. Художники Катя Толстая, Настя Фомичева. СПб., «Детгиз», 2011, 128 стр.
Лет десять назад одно из петербургских издательств задумало заново выпустить сочинения Бориса Вахтина. Так получилось, что в роли посредника между издателями и наследниками писателя оказался я. Естественно, меня интересовало, что осталось от Вахтина, кроме того, что вошло в однотомник 1991 года, изданный еще по-советски огромным тиражом. То есть кроме шедевров, написанных между 1959 и 1965 годами («Три повести с тремя эпилогами», «Одна абсолютно счастливая деревня»), а также более поздних, не столь прекрасных, но тоже важных для истории литературы произведений, таких как «Дубленка». И само собой, кроме профессиональных трудов по китаистике и переводов с китайского. И еще — киносценариев, почти не несущих печати вахтинской индивидуальности. К большой своей печали, я выяснил, что не осталось практически ничего, кроме огромного количества публицистики — писавшейся в стол, в расчете на будущее, но, как оказалось, всецело принадлежавшей своей эпохе. Эта публицистика составляет половину нового однотомного собрания произведений Вахтина, которое увидело свет полтора года назад. Книгу эту назвали «Портрет незнакомца» — по названию одного из рассказов; рассказа, кстати, весьма двусмысленного, который ныне иные ангажированные люди могли бы прочитать едва ли не как апологию «кровавой гэбни», на самом же деле показывающего многие важные аспекты отношений писателя Вахтина с социумом — в куда большей степени, чем его публицистические статьи.
Многое об этих отношениях говорит и детская повесть, которая все же обнаружилась в архиве Вахтина и ныне увидела свет в «Детгизе». Что уже само по себе важнейшее событие. Важнейшее — учитывая (скажем об этом лишний раз!) ранг автора. Один «Летчик Тютчев» томов премногих тяжелей — в полном соответствии с названием. И служит (в числе немногого) патентом на благородство молодой цивилизации послевоенных детей.
Но мы — да, о детях… Детская литература в СССР была (как известно) зоной некоторой свободы. Выдающиеся неофициальные и полуофициальные писатели, в принципе способные писать для детей — гениально (как Даниил Хармс или Олег Григорьев), хорошо (как Генрих Сапгир, Виктор Голявкин, Игорь Холин, Сергей Вольф или Георгий Балл) или хотя бы средне (как Николай Заболоцкий, Иосиф Бродский или Леонид Аронзон), так или иначе проявили себя на этой ниве. Здесь было гораздо меньше чутких редакторов, выискивающих «идеологический подтекст». От детской литературы не требовалось «реализма»: приемы откровенно модернистского характера сходили здесь за сказочность, за «фантастику», за игру. С другой стороны, те области реальности, которые были заведомо запретны для отражения в литературе, естественно, находились за пределами интереса детских писателей и их читателей. Конечно, известен анекдот, когда Чуковскому разрешили написать детское изложение Библии, но с тем, чтобы там не употреблялись слова «Бог» и «евреи», однако это все же исключительный случай.
Попытался ли Борис Вахтин в 1967 году попробовать себя в качестве советского детского писателя, как его товарищи по группе «Горожане» Владимир Марамзин и Игорь Ефимов (его замечательную повесть «Плюс, минус и Тимоша» «Детгиз» тоже вскоре переиздает), или писал повесть «Через места, где живут опоздавшие» без публикационных амбиций, например для собственных детей? Так или иначе, судьба ее оказалась предопределена ее содержанием. Повесть попала именно что в места, где живут опоздавшие , и там вынырнула, когда уже давным-давно нет ни автора, ни прежней советской детско-книжной субкультуры. Осталась как будто в одиночестве, без тех книг, вместе с которыми ей полагалось выйти и стать на полку.
Так ли?