[9] Е р м о ш и н а Г а л и н а. Николай Звягинцев. «Туц». — «Знамя», 2009, № 4.
Ручьи города Киева
Н а т а л ь я Б е л ь ч е н к о. Бродяга/Беглец. Дрогобыч, «Коло», 2010, 92 стр.
Н а т а л ь я Б е л ь ч е н к о. Боковое зренье. — «Октябрь», 2012, № 3.
В апреле 1988 года мы с институтским приятелем Костей решили отметить успешную защиту дипломов поездкой в Киев. Оба были там в первый раз.
Всем известно, что древние города не стоят, во-первых, без праведника, а во-вторых — без хотя бы одного городского сумасшедшего, знатока местных древностей и легенд, подкарауливающего нашего брата, доверчивого туриста-москаля, в самых неожиданных местах. Кто-то подобный изрядно напугал нас в пещерах Лавры — таинственно, с присвистом, шепнул, проходя мимо: «А вы знаете, молодые люди, что здешние пещеры прокопаны аж до Карпат? Так что аккуратнее, не отклоняйтесь в сторону…»
Когда через много лет на фестивале «Киевские лавры» я рассказал эту историю кому-то из местных литераторов, то услышал в ответ: «Вряд ли до Карпат. И копать замучаешься, и издавна в Киеве главная задача — пробиться к свету, на поверхность. Червяком ли, травой ли, ручьем, родником…»
Эта история не зря вспоминается в начале разговора о шестой поэтической книге поэта, переводчика и литературоведа Натальи Бельченко. Дело не только в том, что книга эта вышла в Прикарпатье, в Дрогобыче близ Львова. И не в том опять же, что Бельченко активно переводит на русский карпатских поэтов, а, например, такой блестящий мастер западноукраинского поэтического необарокко, как Игорь Рымарук, знаком русскому читателю во многом благодаря ее переводам.
Наталья Бельченко живет в Киеве. И стихи ее — это даже не столько воплощение «гения места», сколько порождение одного из домашних ларов города-дома или же тотемного зверька — белки (устойчивый в стихах Н. Б. мотив игры с собственной фамилией), говорящего-шепчущего о сути этого места (мiсця). И несомненные мотивы упомянутого выше литературного необарокко в этих стихах хотя и присутствуют в цветистой игре словами и образами, но затенены торопливой игрой светотени, присущей городскому и живому природному (а украинские города естественно и легко врастают в природу) пейзажу:
Проходишь улицей такою,
Какой бы мог — лет сто назад;
Мутится в голове весною,
Тишайше домики стоят.
Одни — разбухли и набрякли,
Другие — в землю подались,
Кусты кусками мокрой пакли
Законопатили карниз.
Где, может быть, Микола Зеров
Шел, на латыни бормоча,
Еще шуршат обрывки скверов
И ждет пожара каланча.
Сам город, щеки подставляя
То кулакам, а то губам,
На звон последнего трамвая
Приоткрывает двери нам.
(«Проходишь улицей такою…»)
Бельченко прямо называет имя, открывая культурный код, предшествующий ей и продолжаемый ею. Микола Зеров — украинский поэт, литературовед и переводчик, лидер литературной группы «неоклассиков», блестящий латинист и переводчик античной поэзии, расстрелянный в 1937 году в печально известном карельском урочище Сандармох. И эта отсылка ведет нас еще к одной особенности поэта Натальи Бельченко. Она, как ни один другой из современных авторов Украины, является именно украинским поэтом, хотя и пишущим на русском языке, поскольку наследует в первую очередь местной поэтической традиции. Поэзия Бельченко — неотъемлемая часть той современной украинской поэзии, что формируется на наших глазах в ходе нынешнего украинского «поэтического бума». И если в ее поэтике и можно усмотреть сходство с российскими акмеистами, метареалистами и эмигрантскими поэтами «парижской ноты» (эти совпадения отмечает, в частности, Данила Давыдов в предисловии к книге Бельченко «Ответные губы» — М., «Арт Хаус медиа», 2008), то лишь на уровне приема, символа или метафоры, иными словами — отдельных зубчиков шестерни. Этим Бельченко отличается от таких известных русскоязычных поэтов Украины, как наследующий одесско-екатеринославской южнорусской метафорической школе ее коллега по киевскому журналу «ШО», поэт и литературтрегер Александр Кабанов; неоклассик и знаток античной поэзии из Харькова Ирина Евса; живущий в Симферополе Андрей Поляков, чья поэтика тесно связана с обэриутской традицией, а работа с языком наследует Хлебникову; одессит Борис Херсонский, который равным образом близок петербургской неподцензурной поэзии и ифлийцам предвоенных лет; или же харьковчанка Анастасия Афанасьева, во многом ориентирующаяся на метафизиков — Вс. Некрасова, Елену Шварц и Ольгу Седакову.