Все было вот на этой косе, залитой сейчас водой. Двадцать лет назад. Почти ничего тут не изменилось, только воды много утекло. В голове Ефимова две картинки соединялись — та, далекая, солнечная и радостная, и эта — слегка пасмурная, с реальной речкой, но в которой он был почти уже старым.
И друзья его тоже. Речки не стареют, стареют люди. У Ефимова родился второй сын — Петька, и был уже выше отца ростом, у Федора, вновь женившегося вскоре после сплава, двое красивых детей, потом он что-то не поделил с женой, скорее всего собственную свободу, оставил их и женился в третий раз. Вадим тоже женился во второй раз. Детей ни в первом, ни во втором браке у него не было, а с тем внебрачным сложились нормальные отношения отца и сына. Ничего мы не можем знать…
Иван настроил спутниковый телефон, приладил на болотную кочку, ожидая сигнала. Поляна переходила в распадок и поднималась в перевал. Редкие островерхие елки и бурые от дождливой мороси лиственницы понуро темнели на снежном склоне. Сигнал появлялся и тут же исчезал. Иван еще подождал, сложил телефон и поплыл дальше.
Лена спокойно вышла в широкую долину. Отсюда Ефимов начинал с Машей и детьми.
Правый берег здесь низкий, заросший невысоким ерником. Вертолетчики были какие-то левые, не местные, сели на одной из плешин метров двести от воды, выскочили из машины и давай друг друга фотографировать. Попросили, чтобы Машка их сфотографировала. Потом они улетели, а Ефимов с пацанами стали носить шмотки на берег. По кустам и заросшим водомоинам. Только перетаскали, дождь пошел несильный. Ефимов поглядывал на своих — они были еще совсем городскими: чистенькие и растерянные от тайги, дождя и комариного звона. Саня, правда, был молодец — один накачал лодку, тринадцатилетний Петька ленился, важничал, делал задумчиво-суровый вид, он годом раньше сплавлялся с отцом на Дальнем Востоке. Медведя добыл с подхода. Бывалый. Рыбак и охотник. А Сашка, значит, так себе. Сашка спокойно на все это смотрел и качал лодку.
Петька в тот год начал тянуться, басеть, взгляд стал угловатым. Из нежных очертаний лица и характера проступили резкости, бас мешался с фальцетом. Он был забавный, а местами и растяпа, но вокруг видел намного больше старшего брата.
Ефимов причалил к левому берегу. От воды поднимался крутоватый бугор, снег был мокрый, лежал на плотных, упругих кустиках карликовой березки, и он проваливался во все это дело выше колена. А иногда и по пояс. В руке телефон, на плече — ружье. От реки не видно было, что там наверху в калтусе, и он взял ружье на всякий случай. Отчего-то было тревожно. Может, от того, что он давно не разговаривал с домом.
Телефон Маши оказался занят, потом пропала связь, он, терпеливо топча тропу в заснеженных кустах, выбрался на самый верх сопки. Здесь дул ветер, Ефимов стоял среди просторной речной долины, во все стороны расходились таежные сопки и хребты. Ни одной двуногой души не было сейчас в этих горах. Звери, елки, снег да ветер. И всегда так было, — думал Ефимов, — и всегда, когда он об этом думал, ему делалось спокойно на душе. Недалеко, километрах в трех, в долину понижался скалистый таежный отрог, вдоль которого Малая Лена впадала в Лену Большую.
Все эти горные хребты и речные долины… все это так легкодостижимо было для современного мира. Два года назад они просто заказали вертолет и через полтора часа были здесь. Ефимов поднял ворот куртки от холодного ветра. Совсем не так давно все было иначе (сам исток Лены впервые был описан всего пятьдесят лет назад), попасть сюда можно было только ногами, как и в середине семнадцатого столетия, когда здесь впервые появились бородатые мужики с крестами на шеях.
Но описан он был ошибочно, и только в 1996 году замдиректора Байкало-Ленского заповедника по науке, Семен Климыч Устинов, нашел и описал настоящий. Лена начиналась из маленького озерца километрах в двенадцати от Байкала, если напрямую. Так, кстати, и доносили казаки в письме воеводе.
На следующий год старший лесничий заповедника Владимир Петрович Трапезников поставил часовню на новом истоке Лены. Это, конечно, не входило в его обязанности. Не крещеный и не молодой уже Трапезников половину материалов для часовни на своем хребте занес, через тайгу и гольцы. Цельнометаллический купол и тяжелый крест они тащили полторы недели с одним английским волонтером по имени Джон.
А месяц назад в Чанчуре, куда теперь спускался Ефимов и где Трапезников проводит зиму вдвоем с радистом, Владимир Петрович поставил памятный камень “Казаку Курбату Иванову, первопроходцу к Байкалу”. Сводил по случаю богатых иркутских парней на берлогу и потом, под рюмочку, попросил помочь с камнем. Те и прислали зимником красивый, тонн в семь-восемь, редкий какой-то гранит из Саян. Отшлифованный с одного боку и с надписью.