В конце двадцатого века Миша изучал политическую науку, а в самом начале века двадцать первого на торжественной церемонии, перед которой под залог паспорта студентам выдали магистерские мантии и шапочки с квадратным блином и кисточкой, получил диплом с державным золотым тиснением. Декан факультета, вундеркинд из Казахстана, высоко взлетевший в Москве, пожал Мише руку. Отныне Миша именовался магистром политических наук. Вот только политика к тому времени в стране закончилась.
В последнее десятилетие двадцатого века, десятилетие беспредела и надежд, в России начали готовить профессионалов для обеспечения работы демократической многопартийной системы. Политиком может стать каждый, а вот политологами, мастерами технологий должны работать люди обученные. Студентов учили быть консультантами при партийных вождях, мудрыми советниками при президентах, знатоками опыта прошлого, предостерегающими от повторения ошибок. Ведущим преподавателем был молодой еще мужчина, успевший побывать и министром, и советником, и депутатом, а теперь временно ушедший в науку, чтобы скоротать ожидание новой должности. В конце семинаров он любил рассказать историю из своего недавнего славного прошлого, делился хохмами о встречах руководителей государств, потчевал молодежь байками об известных политиках. Этот бывший любил приговаривать, что вот, мол, скоро назначение, уже в кулуарах поговаривают, и скоро его снова призовут, вставят обратно в обойму, ведь без его опыта и мудрости никак не обойтись. Прошёл год, другой, политический Олимп заполнили новые люди, у которых были свои застоявшиеся приближенные, и про рвущегося из университетского стойла, постаревшего раньше времени хохмача просто забыли.
Миша думал, что сможет принести пользу стране, сможет применить свои умения. Он верил, что знания Алексиса де Токвилля, Леви-Строса и Хайдеггера, транслируемые через него, уберегут Россию от новой диктатуры, обеспечат свободу и процветание.
Вышло иначе. К моменту получения золочёного диплома, когда преподаватель притих и прекратил хорохориться, когда иссякли и стали повторяться его анекдоты, а сам он всё больше хлопотал, как бы дочку выдать замуж за европейца да о зарплате, растущей слишком медленно, политические выборы вернулись к привычной в этой местности схеме — превратились в декоративное представление с драматургическими казусами, а немногочисленные партии стали получать директивы из одного кабинета. Теша себя верой в авторитарную, но просвещённую власть, Миша попробовал было встроиться в этот механизм, но, столкнувшись с тем, что единственной константой любых действий может быть только выгода начальственной группировки, ушёл. С тех пор кормил Мишу другой, полученный параллельно, лишённый всякого тиснения диплом переводчика с английского языка и обратно.
Следуя подробным указаниям старика и карте, Миша уже катил деревенской улицей, которая ворочалась под автомобилем, выставляя все свои ухабы, и на которую жёлто-ржавой октябрьской мочалкой с обеих сторон наползали кусты, свешивались вётлы, валились дома, будто пьяные, желающие поговорить откровенно. Улицы в России для того широкими делают, чтобы всегда можно было яму или горб объехать. Деревня, расположенная всего километрах в восьмидесяти от города, выглядела необитаемой: большинство домов прорастали изнутри деревьями, несколько избёнок покрепче со следами свежей краски были законсервированы до следующего лета. Ни лая собак, ни кудахтанья кур. Старик дал чёткие инструкции, и Миша, вопреки опасениям, без труда нашёл нужный дом на самом отшибе. У поля. Облезлые ветви пёрли поверх линялых, истлевших, мягких от старости досок забора. Сизый, крытый шифером, накренившийся сруб напоминал уснувшего пса.
Отогнув, согласно подробным телефонным указаниям, проволоку, Миша распахнул калитку. Точнее, калитка выпала на него, едва он освободил её. Пройдя по усыпанной листьями дорожке, поднялся по гнилым ступенькам. Постучал. Стеклянная дверь веранды передразнила звоном.
— Эй, есть кто?! Это Миша!
Только теперь он понял, что не знает имени старика. Во время вчерашнего разговора тот так и не представился. После нескольких минут тщетного стука и криков, на которые никто не отзывался, Миша дёрнул дверь, которая оказалась открытой, и вошёл на веранду.