белизной улыбнётся
слов сплетеньем неспешным
как в романе старинном
пухом ангельским снежным
фосфором нафталином
белочкой прискакавшей
млечною амальгамой
облаков простоквашей
известковою ямой
Искусство
Так много хочется сказать,
а время истекло.
В костре горит сухой кизяк,
и от него — тепло.
В конце концов не всё одно
тем, кто огнём согрет,
что им вчерашнее говно
даёт тепло и свет?
* *
*
П.
Говорил одному другой:
всё, что ты сочинял вдогон
тем, кто лучше нас и честней, —
недостойно этих теней.
Отвечал другому один:
я давно по жизни акын.
Выпускать стихотворный пар —
это функция, а не дар.
Так и ехали по степи,
успевая всё примечать.
И гадали, как поступить:
песнь запеть или промолчать.
Если отклика нет — зачем
возражать безмолвью небес?
Эхо от молчанья звончей,
чем от легковесных словес.
Но когда придёт тишина —
распадётся мир по слогам.
Снова станет природа слышна:
насекомые, птичий гам,
посвист суслика, шорох змеи,
блеяние заблудшей овцы…
Все они на земле свои,
только мы одни — пришлецы.
Мы превысили свой лимит
и утратили благодать.
Чтобы стать обратно людьми
и хоть как-нибудь оправдать
то, что мы коптим небосвод, —
нужно эхом вторить тому,
что над мёртвым зеркалом вод
прозвучало, рассеяв тьму.
Позабыть про пах и живот —
и тогда душа оживёт.
* *
*
Кто там осклабился впереди,
на словеса падкий?
Что-то щемит поперёк груди
и под лопаткой.
Что-то утратил я интерес
до наработанных схем.
Времени мало. Время в обрез.
Времени нет совсем.
* *
*
Когда падёт последний оплот,
когда догорит свеча
и виноградное мясо пожрёт
жирующая саранча —
останется только начальный стих,
обглоданный до кости.
И он брезгливо из памяти вод
своё отраженье сотрёт.
А шарик — который на произвол
судьбы послала душа —
будет кружиться, страшен и гол,
как биллиардный шар.
* *
*
Ужас ночной морзянки,
посланной в никуда.
Ты — дед Мазай. Мы — зайцы.
Подступает вода.
Умствований помимо,
всё замутняющих лишь,
просто спаси и помилуй.
Или — хотя бы — услышь.
Рождество
В той стране были на поле пастухи, которые
содержали ночную стражу у стада своего.
Лк., 2: 8
В начале был внезапный свет
на небе. Мы — и млад и сед —
пошли за ним в густую тьму.
Я сам не помню почему.
Мела метель. Колючий снег
слезинки иссекал из век.
Как потревоженная мгла
отара тёмная текла
за нами, блея тяжело.