— Ну если у человека рак или, там, СПИД, надо сказать ему, что он еще “ого-го”.
— Да, — соглашается Рындина. — От этого многие выздоравливают. Если уже не умерли.
Пирогов долго смотрит на профиль Рындиной.
— Ань, знаешь что?
— Ну что?
— Тебе круговую подтяжку делать пора, — с мстительным удовольствием говорит он.
Но Рындина равнодушно пожимает плечами.
Помолчали.
— Ты знаешь, где он живет? Поехали.
— Это не самое веселое зрелище. Он может нас вообще не узнать.
— Разберемся.
— Тогда за яблоками заедем по дороге.
10. Пирогов и Рындина заезжают за яблоками.
Один дом у дороги, остальные снесены, а по обочине уже вырублены кусты и деревья, стоит дорожная техника.
За дощатым забором — сад, в саду старый деревенский дом с резными наличниками, старый автомобиль. Глава семьи — хромой дядька лет сорока, в тельняшке. Сушится белье. Дети разновозрастные бегают. Младший — на деревянной расписной качалке-лошадке.
На покрытом клеенкой столе — катушечный магнитофон. Высоцкий.
Такой оазис, заповедник, другое время.
Хозяин насыпает Пирогову и Рындиной полный пакет яблок и рассказывает:
— И из управы приезжали, и из министерства… Лично этот, как его, руку тряс… А мне чего? Уширяете трассу — и уширяйте, я-то тут при чем, у меня еще семь метров запас, никуда я не поеду, мы тут при царе Горохе жили, и дед мой с этого дома на войну уходил, и я в Афган… Жили и будем жить, наш дом, наш сад… Никуда мы не поедем. Пусть вперед ногами выносят, и баста…
— Вы такой молодец, Владислав, — говорит ему Рындина. — Вы просто образец для всех нас, пример мужества, стойкости и сопротивления. Вы всех победите!
11. Пирогов и Рындина с яблоками поднимаются по засранной лестнице пятиэтажки. Долго звонят в дверь.
По лестнице спускается соседка с дворнягой на поводке.
— А нету его. В больницу забрали.
— Давно?
— Да утром. Станиславна, нижняя, чует, дымом пахнет… Насилу дверь сломали. Он лежит сам отключивши, вконец обожравши, а на полу газеты от папиросы загорелись… Интересное дело! Этак он нас всех спалит… А ведь еще недавно какой мужчина был интересный, уважаемый… Опился, вконец опился…
— В какую больницу?
— Да тут у нас одна. Райбольница.
12. Дача Зои Константиновны. Старики играют в карты, им весело.
На поросших мхом бутовых ступеньках террасы появляется полное невысокое существо с розовым гладким лицом, модной стрижкой, маленькими сережками в ушах и колечками на аккуратных пальцах. Как ни приглядывайся, половую принадлежность существа определить трудно.
Одето существо в треники, обуто в садово-огородные калоши типа “дачник”. По-домашнему, по-соседски пришел человек.
Это Шура-гибрид.
— Зоя Константиновна, тут у вас девочка гостит, так вот она моего кота лишаем заразила.
— Вот что ты городишь, Шура, — мельком отрывается от карт Зоя Константиновна. — Постыдился бы…
— Она его постоянно тискает, тащит куда-то, у него стресс глубокий, шерсть уже вылезает клочьями, его тошнит постоянно, вы понимаете?
— Не позорься, Шура. Лучше бы женился, честное слово. Сын таких уважаемых людей, а ходит бобылем… Тьфу…
Шура кротко улыбается.
— Зоя Константиновна, я, между прочим, и по вертушке позвонить могу, — с укоризной говорит он.
Он уходит, шлепая пятками резиновых калош.
13. Пирогов и Рындина стоят перед стойкой в больнице.
Женщина в белой шапочке медработника говорит им:
— Я понимаю вашу обеспокоенность, но пропустить вас не могу. Это волеизъявление больного. Юрий Алексеевич, едва придя в сознание, установил строгий дресс-код для всех посетителей. Вы, прошу прощения, неподходяще одеты.
Пирогов и Рындина с изумлением таращатся на доктора, потом оглядывают друг друга — джинсы, свитера, кожанки.
— Одного, правда, пришлось пропустить, — доверительно говорит доктор. — Он священник.
— Барнев! — с досадой хлопает рукой по стойке Пирогов. — Везде пролезет со своей постной рожей, с крестом на брюхе…