27. Другая квартира, похожая на две предыдущие.
Трое молча смотрят в темный экран плазмака.
Это те же люди, но выглядят опять несколько по-другому.
— И все, что ли?
— А где, собственно, “Потоп”, где тридцатые годы?
— Деньги кончились. Это никому не нужно.
— Ну наснимала-наклеила, ничего не скажешь…
— Н-да… Нет, вот этот перец, который типа я, — он вообще ни фига на меня не похож…
— А про Волшебника даже и говорить нечего…
— Что за актеры такие? Ты их где взяла? Драмкружок какой-то…
— Да, неликвиды, а кто захочет бесплатно корячиться…
— Все как-то в кучу…
— Мне кажется, вот эти якобы обрывы пленки просто запутают зрителя…
— То есть, погоди, вот в начале там, вот когда они идут по дорожке, там сначала лето, а через пять минут уже осень — это так надо?
— Господи, говорю же, денег не было, снимали, как только появлялись деньги, какая, в жопу, разница — лето, осень… Откуда денег взять, чтобы снимать бесперебойно? Я же, блин, не родственница Никиты Михалкова и не подруга Феди, там, блин, Бондарчука, и не Балабанов даже, твою мать…
— Не надо ругаться матом… — мягко и негромко делает замечание батюшка. — Ты интеллектуальная элита, Аня, ты должна показывать пример…
Молчат, двое курят, батюшка выпивает не спеша.
— А я, кстати, об этом раньше не задумывался. А ведь действительно… Дедушка-то нашего Волшебника, писатель-коммунист, комиссаром в Гражданскую был, потом чекистом, небось не одну душеньку к Богу в рай определил собственноручно, — говорит батюшка.
— Ну, — Пирогов говорит, — в свете вышеизложенного остается только удивляться, что наш Волшебник прожил такую хорошую жизнь и живет до сих пор.
— Всё, что ли? Операция по спасению любимого мастера отменяется? Пусть ответит за грехи дедушки-коммуниста, сполна! — Рындина язвит.
— Тут, ребята, и десяти колен не хватит, чтобы ответить, — говорит батюшка. — Вам всем. Вы про царевича-то не забывайте.
— Нам всем?
— А мои предки, ребята, царевича не убивали. Они только в конце двадцатых приехали. Из Англии. Семья замороченных марксистов, прибыли помогать молодой советской республике. Спецы из Англии мои предки. Поэтому и фамилия у меня такая странная. Барни. Би, эй, ар, эн, и, уай. На конце “игрек” типа. Барнеу. Обрусела потом фамилия.
— Какая прелесть, — кривится Пирогов.
— Что такое?
— Мне нравится ход твоих мыслей, милый батюшка.
— Всегда рад.
— Но если рассуждать таким образом, то…
У Пирогова звонит мобильный.
— Да… Да, доченька. Конечно, доченька. По-русски, доченька, по-русски… Вот, вот… Пушкина читаешь? Хорошо, я приеду, и мы все решим… Целую, доченька… Если рассуждать таким образом, то… То есть священник, призванный окормлять измученный многолетним безбожием народ, на деле отделяет себя от этого народа…
— Скажи еще — от вверенного ему народа.
— Это, в конце концов, высокомерно. Гордыня, друг-батюшка.
— Беги с докладной запиской в патриархию, флаг в руки. “У отца Барнева обнаружена гордыня, примите меры”.
— Я тебе счас в лоб дам, не посмотрю, что ты поп. Святой отец нашелся, ты же пьяный вечно валялся, мы в общаге через тебя перешагивали…
— И не забудь еще добавить, что отец Барнев призывает любить Отечество и верить в его светлое будущее, а сам втихомолку учит китайский.
Пауза.
— Антон, — упавшим голосом говорит Пирогов. — Это чудовищно… Скажи, что ты пошутил.
У Пирогова звонит мобильный.
— Да, доченька… Да, зайчик… Я сказал — по-русски! — истерично орет он. — Не сметь говорить со мной по-английски! Не сметь!
Он кидает мобильный об пол, его колотит.
Пауза.
— Я вот тоже думаю, — говорит Рындина. — Нарожаю я, допустим, детей… А потом что-то такое случится, произойдет, и дети вырастут чужие, не будут знать моего родного языка…
— Какие дети? — вносит коррективу Пирогов. — Ты в паспорт свой загляни на досуге. Не в прописку, а в год рождения.
Пирогов выдохнул и словно очнулся от своей истерики. Собирает кусочки мобильного.