“Так тебе сколько? — принялись меня травить. — Тебе отложить или все сразу?” А я в этом не понимал... “Побольше, побольше”, — обреченно бормотал я. Первой кололи Алису. Она закатала рукав черной кофты. “Только не бо-ольно”, — ныла. Глаза она плотно зажмурила, так что морщины пошли. Пухлая, очень белая ручонка. Когда-то я любил тебя, Алиса. Рука как облако, и сквозь это облако едва сквозит голубизна. Чуть-чуть голубенького, а в основном все белое и пухлое. Вен нет. Неудачный укол. Хвостик крови не вильнул в шприце. Нет попадания. Макар озабоченно тыкал в вену, а Ирэн на руку навалилась. “Бо-ольно! — визжала Алиса. — Соседа... Позовите соседа, он умеет”. Свинячий визг на всю квартиру, вены запрятались вглубь сала. А за окном призрачная труба завода...
И все же попали. Затаила дыхание Алиса, принимая в себя дозу. “Ложись, ложись!” — наставлял Макар, она растянулась на диване, он кинул ей на лицо черный бюстгальтер. Она лежала постанывая, и тут же взялись за меня. Увы, с первого раза не получилось.
По правде, читатель, у меня уже был красный бисер уколов, я до этого винтом обкололся. Помню рассвет на лестничной площадке. Приятель Стас мне руку затягивает ремнем. Приход! И сразу я стремительно улетаю вниз, и в сумеречном сознании отражается последняя картина: густые капли крови. Под ногами капли моей крови. И я падаю в эту кровь.
— Ишь! — ликовал Макар. — Да у тебя тут пузырь кровавый.
Ирэн подхихикнула и снова попробовала мне ввести, я сгибал и разгибал руку.
— Хорошие, хорошие вены, — шептал Макар, — выпуклые. — И белизна заходила в вену, растворяясь в Шаргунове Сергее.
Все. Вытащили шприц. Ватка. Я откинулся. Черные Алисины трусики полетели мне на лицо. Я лежал и гудел изнутри.
Потом было блуждание по квартире, жадное отхлебывание воды из бутылки “Святого источника”. В общем, все это ужасно, читатель, и глупо.
— Шаргуно-ов, — завела меня Алиса в коридор. — Ну как? Правда успокаивает?
— Да уж.
— А давайте все время препарат принимать. Будем колоться, ну, раз в четыре дня...
“Подсела уже и меня подсаживает”, — подумал я и издевательски согласился:
— А как же!
Успокаивает... В этом самая страшная инфернальная сторона героина. У героина нет качеств. Тысячи по всей нашей огромной стране колются не потому, что приятно. Нет, никак. Но без этого нельзя. Героин — материально воплощенное Ничто, Небытие... Скука смертная. Снежная поземка наших просторов.
Мы вывалились из дома. Меня тошнило, а они болтали. Правильно, им же меньше досталось, это у меня почти передоз. Поехали мы в какой-то клуб. Я высунулся в открытое окно, и тугой ветер затыкал мне рот, и хоть так я справлялся с рвотными позывами. А у клуба я их оставил. Я пошел замедленно прочь, и вокруг выросла стройка. Вечер. Работа затихла, замерли бетономешалки. Все серое, цементное, железные конструкции. Вдали малиново округлялся закат. И тут среди этого цемента меня трогательно и вырвало, прозрачным нескончаемым потоком... Закат малиновый.
Тянулись дни, и названивала Ирэн, та, которая шепелявит. “Поразвлечься не думаешь? Есть хорошего качества...” Я не выдержал: “Тебя ждет пуля. Ясно?” Она прошепелявила: “Яфно”.
Я проклинаю фальшь. Что за разговор: тяжелые наркотики, легкие ли... Ненавижу эту чушь! Вы говорите: отрывайся как можешь, мы — свободное общество, но скины — это ужасно. А молодые бреют себе черепа, уходят в скины! Вы поучаете: бери от жизни все! Кури хэш, но только шприца не надо! А пацан начинает колоться и СПИД получает, вы презервативы навязываете, а мы назло вам совокупляемся беззащитно.
Общество неповоротливо, не ответит на простейший мой крик. Вот гашиш разве лучше героина? Ну да, безопасней. А в смысле поведения? Я помню, как, укурившись, смеялся над избитым солдатом...
Я шел себе мимо. Малой сидел на пне и зеленел бутылкой. Маленький скин. В черном капюшоне. За спиной у него была стена в диких надписях и ярких разводах. Он наклонил бутылку и полил песок. Песок искривился.
— Ты чего? — спросил я. — Горько?