См. также: Маруся Климова, “Моя история русской литературы. № 16. Спящий красавец” — “Топос”, 2002, 5 ноября; “<...> Блок был для меня чем-то вроде ЛСД, но гораздо дешевле <...>”.
См. также: Маруся Климова, “Моя история русской литературы. № 17. Фальшивый декадент” — “Топос”, 2002, 12 ноября; “Мне кажется, что мое отношение к нему [Брюсову], наверное, даже в чем-то сродни чувствам, которые мог бы вызвать у какого-нибудь матерого уголовника удачно внедрившийся в ряды преступной группировки милицейский агент”.
См. также: Маруся Климова, “Моя история русской литературы. № 18. Горные вершины” — “Топос”, 2002, 20 ноября.
См. также: Маруся Климова, “Моя история русской литературы. № 19. Осколки” — “Топос”, 2002, 28 ноября; “С тех пор не могу избавиться от ощущения, что Вячеслав Иванов был полным идиотом...”
См. также: Маруся Климова, “Моя история русской литературы. № 20. По ту сторону ума и глупости” — “Топос”, 2002, 5 декабря; “Белый научил писателей наводить тень на плетень!”
См. также: Маруся Климова, “Моя история русской литературы. № 21. Идеальный поэт” — “Топос”, 2002, 11 декабря; “В сущности, во всей русской литературе был, видимо, только один по-настоящему идеальный поэт — Северянин. <...> Когда я думаю про Северянина, я ухожу в себя, мне не хочется ни с кем говорить, а просто молча сидеть, уставив глаза в одну точку, задумчиво, забыв о том, что со стороны в такие моменты человек становится похож на идиота”.
См. также: Маруся Климова, “Моя история русской литературы. № 22. Дегенеративное искусство” — “Топос”, 2002, 18 декабря; “Начнем с того, что Хлебников всегда представлялся мне совершенно полным и откровенным олигофреном с капающей изо рта слюной. <...> Сначала, конечно, это было такое бессознательное ощущение, затуманенное всякими расплывчатыми комментариями и рассуждениями о его гениальности и т. п., но потом постепенно в моем сознании, как курица из яйца, окончательно вылупился этот образ слюнявого олигофрена. Ничего ни прибавить, ни убавить: законченный дебил!”
См. также: Маруся Климова, “Моя история русской литературы. № 23. Конец истории” — “Топос”, 2002, 25 декабря.
См. также: Маруся Климова, “Моя история русской литературы. № 24. Основной вопрос культуры” — “Топос”, 2003, 9 января.
См. также: Маруся Климова, “Моя история русской литературы. № 25. Двое в комнате” — “Топос”, 2003, 16 января; “<...> и даже сама удивилась — зачем я в десятилетнем возрасте писала письма Маяковскому на тот свет <...>”.
См. также: Маруся Климова, “Моя история русской литературы. № 26. Нечеловеческое сияние” — “Топос”, 2003, 23 января.
См. также: Маруся Климова, “Моя история русской литературы. № 27. Микромир” — “Топос”, 2003, 3 февраля.
См. также: Маруся Климова, “Моя история русской литературы. № 28. Необратимость” — “Топос”, 2003, 11 февраля; “Я бы с удовольствием написала, например, сценарий к фильму (естественно, в высшей степени пафосному и гуманистическому!), посвященному этому яркому историческому событию [1922 года], в котором был бы, к примеру, такой эпизод: красноармеец долго и мучительно тянет вверх по трапу [„философского”] корабля упирающегося Бердяева, ухватив его за вывалившийся изо рта язык...”
См. также: Маруся Климова, “Моя история русской литературы. № 29. Новая эстетическая политика” — “Топос”, 2003, 12 февраля; “<...> но эта девушка [Эллочка Людоедка] до сих пор кажется мне едва ли не самым притягательным образцом для подражания во всей русской литературе. Может быть, потому, что практически ни одно слово из ее небогатого лексикона не выглядит сегодня устаревшим и архаичным, то есть она сумела найти какой-то вечный универсальный язык для выражения своих чувств”.
См. также: Маруся Климова, “Моя история русской литературы. № 30. Тишайшее из убийств” — “Топос”, 2003, 27 февраля; “<...> одной из самых коварных и опасных утопий на сегодняшний день кажутся мне глубоко неверные и иллюзорные представления о женщине, взращенные русской литературой девятнадцатого века”.
См. также: Маруся Климова, “Моя история русской литературы. № 31. Жизнь после смерти” — “Топос”, 2003, 4 апреля.