и т. д. (http://www.topos.ru/articles/0302/01_04.shtml).
Ничего плохого об этих стихах сказать не хочу. Я не про них, я — про себя. Видимо, я из тех читателей, про которых на «Топосе» сказано, что нет более идиотского и загадочного явления, чем поклонники Фета или Тютчева. Поэтому я ухожу от разговора о поэзии «Топоса». Наверняка там есть хорошие стихи, до которых я так и не добрался, — приношу их авторам свои извинения.
(Правда, уже решив остановиться, я попробовал еще: «В предчувствии дыханье тяжело. / Под сердцем дрожь от близости рожденья. / Во тьме плывет удушьем наважденья / замерзшее оконное стекло. / И пахнет снегом, и палитра ночи / седым покрылась инеем зимы, / и тихо все…» (http://www.topos.ru/articles/0302/01_03.shtml). Нет, не отзывается во мне слово нового поэта. Лучше Фета почитаю.)
Литературная критика и философская (в «Онтологических прогулках») эссеистика на «Топосе»: Владимир Богомяков, Игорь Касаткин, Маруся Климова, Денис Иоффе, Дмитрий Бавильский, Евгений Майзель, Евгений Иz, М. Кошкин, Татьяна Волошина, Лев Пирогов, В. В. Мароши, Василий Фриауф, Е. Е. Ермакова, Надежда Горлова и другие.
По количеству появлений в разделе критики абсолютным лидером является Маруся Климова, автор двух книг прозы, переводчица Л. Ф. Селина, Жана Жене, Пьера Гийота и других. На «Топосе» Климова выступает с циклом литературно-критических эссе «Моя история русской литературы» (выставлено уже не менее тридцати текстов), а также с рецензиями и беседами.
В названии ее эссеистского цикла упор следует делать на местоимении моя — главным героем здесь выступает не русская литература, а сама Климова. Автор рассказывает о своих эстетических предпочтениях и о методе, которому она хотела бы следовать как критик (метод, описанный в эссе «Горные вершины» (http://www.topos.ru/articles/0211/03_10.shtml), где Климова сравнивает себя с инспектором ГИБДД, изучающим след, оставленный автомобилем при аварийном торможении, кажется мне заслуживающим внимания, жаль, что он не реализован ею в самих эссе); передает свои впечатления от сочинений и внешности русских писателей, вспоминает различные истории из собственной жизни, как-то связанные с ее чтением книг (здесь, кстати, попадаются достаточно выразительные сцены и портреты — скажем, мальчик Виталька из Шепетовки, о котором автор вспоминает в связи с «Мелким бесом» Сологуба — http://www.topos.ru/articles/0212/03_01.shtml). Но говорить о какой-либо выстроенности этих текстов, создающих более или менее системное представление о русской литературе, — трудно. Единственное, что хоть как-то скрепляет целое, — образ повествовательницы. Но тут другая проблема: с одной стороны, перед нами вполне реальная Маруся Климова со своей биографией, своими друзьями и коллегами, поездками в Париж, участием в литературных акциях и проч., а с другой — еще и как бы некий литературно-критический проект. Однако Маруся Климова — не Аделаида Метелкина, хотя можно проделать специальную работу, выбрав из ее текста гротескные ходы мысли, рассчитанные на шокирование «литературного обывателя», всякого рода вкусовые капризности и парадоксальности и с их помощью выстроить сугубо игровой образ (отчасти эту работу сделал Андрей Василевский в «Периодике» настоящего номера). Реально же существующий текст настаивает на определенной близости, если не идентичности автора и его «маски». Перед нами, при всей его игривости и «крутизне», непроизвольно простодушное, пафосное даже выговаривание своих взглядов, вкусов, своей, как кажется автору, дерзости и оригинальности. Пафос заключен в позе противостояния чуть ли не всем установившимся традициям восприятия русской литературы. Единственный прием, которым Климова пользуется последовательно, — это столкновение того, что ей кажется мифом о литературе (конкретном писателе, эстетической традиции и проч.), с единственно доступным для автора образом мира. Скажем, Лев Толстой, сам вид которого — «злобного лохматого старикана с развевающейся бородой» — давит Климовой на психику, «воплощенный тиран, кирпич, такой же, как и его книги»; «Толстой был закомплексованным уродом как в детстве и отрочестве, так и в юности… сразу становится понятно, почему в его романах все положительные герои тоже закомплексованные уроды» (http://www.topos.ru/articles/0207/03_11.shtml). В истоке ход абсолютно правильный. Другого инструмента, кроме собственного восприятия, для оценки литературы нам не дано. Специальное наращивание «культурного инструментария» — это уже факультативно, это уточнение частностей того, что непосредственно воспринято. Другое дело, что эта позиция подразумевает и некое сомнение в своей способности понимать все, сомнение, присутствующее «по умолчанию» у всех пишущих о литературе. Ноу-хау Климовой — как раз в категорическом неприятии вот этого люфта. Если я не вижу, значит, этого нет. Вот пассаж о Вячеславе Иванове: «Как-то мне даже попалась в руки его книга с очень сложным названием, написанная в высшей степени научным языком, что-то про дионисийство… Несколько раз я бралась за эту книгу, но так и не сумела ее осилить. Честно говоря, я ничего в ней не поняла… С тех пор не могу избавиться от ощущения, что Вячеслав Иванов был полным идиотом» (http://www.topos.ru/articles/0211/03_13.shtml). Нормально. Тот случай, когда не поспоришь: речь не об Иванове, а о Климовой и ее ощущении. С ощущениями не спорят. Нет, игра, конечно (ну, скажем, в Гертруду Стайн), но и не только игра.