Так подробно я останавливаюсь на текстах Климовой не потому, что считаю их такими уж интересными литературно, дело в другом — в симптоматичности выбранной ею позы.
Постоянное оппонирование литературным традициям у критиков «Топоса» производит впечатление прямо-таки болезненного зуда. («Можливо здесь заметить, что все нескончаемые „Новые миры“, „Знамени“, „Звезды“ и прочие „Современные записки“ являют на люди хлебательные изразцовые образцы плевательского ОТСТОЯ столь ядреной и гадостной силы, что никаких читательских терпений не напасешься…» — Денис Иоффе (http://www.topos.ru/articles/0211/03_14.shtml/). В этом же ряду радостное (и даже, пожалуй, мстительное) описание нелепого литературно-концертного действа в Нью-Йорке с участием вчерашних героев литературного андерграунда в эссе Татьяны Волошиной «Мы наш, мы новый мир построим» (http://www.topos.ru/articles/0302/03_06.shtml). Дались им все эти «Новые миры» или бывшие андерграундники! Чем мешают-то? Отодвигайте отжившее художественными достижениями, а не декларациями.
Пока чуть ли не единственным результатом этих наскоков на классиков и современников стал (укоренившийся не только на «Топосе») некий интеллектуально-блатной жаргончик, на котором наши «молодые» пытаются общаться с предшественниками и пращурами, так сказать, «через губу» («Жил-был чудаковатый паренек, и звали его Платон; он считал политику „царственным искусством“» (http://www.topos.ru/articles/0210/04_14.shtml/).
Эти стилистические — а значит, и содержательные — крены могло бы поправить наличие рядом с «Литературной критикой» раздела «Онтологические прогулки». Там, по идее, игровое литературное начало должно бы подчиниться собственно мысли. Все-таки философия — это еще и ratio. Однако при первом же знакомстве с этим разделом обнаруживаешь, что гуляют здесь отнюдь не по маршрутам онтологии. Здесь все больше идеология — и отнюдь не только эстетическая. Вот, скажем, эссе Владимира Богомякова «О впадении в болезнь» (http://www.topos.ru/articles/0212/04_02.shtml). Автор, что называется, мыслит художественными образами, не настаивая на буквальном их понимании, то есть предоставляя читателю определенную свободу толкования. Образный ряд, надо сказать, сильный: гниющая нижепоясная мужская плоть, операционная, больничная палата; окно, за которым мир, скованный морозом; и вот тут в тексте возникает имя Леонтьева с его мечтами подморозить Россию. В сочетании с упомянутой ранее Чечней как раной на теле России образный ряд больничных экзерсисов Богомякова получает четкую идеологическую сориентированность: болезнь как знак всего, происходящего в России. «Россия была монархическая, потом стала коммунистическая, потом — демократическая и в конце концов стала кибернетическая и пидорастическая…» Текст выполнен не без изящества и лукавства — можно и сладко попугать себя описанным, отозвавшись на жизнерадостное в общем-то звучание стенающего голоса. Да и сочетание суровой аскетичной максимы Леонтьева с лихостью и бесцеремонностью авторского поведения (то бишь ни о какой «подмороженности» для себя лично тут и не помышляют) тоже производит впечатление…Пусть и ощущается отработка некоего идеологического ритуала, но образная все-таки, нестесненная мысль, — так думал я об этом эссе, ожидая, когда загрузится следующее за ним. Однако появившийся на экране текст Варюхина В. В. и Вишневского В. Г. «Русский этос и русское распутье» (http://www.topos.ru/articles/0302/04_05.shtml) заставил прикусить язык. Если Богомяков — продолжу образный ряд его эссе — выступает в роли писателя, «который боль», то авторы «Русского этоса» выступают в роли хирургов-целителей. Чтение и жутковатое, и комичное одновременно. Комичным выглядит сочетание бесшабашности мысли с импозантностью упаковки. Экипировка, так сказать, фирменная: эпиграф из С. Франка, употребление в качестве терминологии древнегреческих слов «эпистрофе» и «метанойя», плотная уснащенность цитатами из Библии, ссылки на Шпенглера, Флоренского, Хайдеггера, К. Леонтьева, Достоевского, Солженицына и Юрия Андропова…