Во дворе была тихая зимняя сказка, деревенская почти, с «конскими яблоками», — а тут скрип, треск, вой. Снег размазан в грязную кашу. Гуляй, батя, ты этого хотел! Маршрутку я резко остановил — точней, она резко остановилась: не ожидал, что она встанет среди скопища машин. Сзади загудели, засигналили на все лады. Влазить надо быстро. Сдвинул многотонную дверцу, запихивал батю туда — но он неожиданно расперся ручками-ножками, как Жихарка, которого в печку суют, кидал на меня через плечо бешеные взгляды: да не туда! Пришлось насилие применять, отрывать от железа руки. Наконец запихнул. Он продолжил и в маршрутке протестовать, но я уже с ним не спорил, свисал с креслица, тяжело дышал. Это еще начало маршрута!
Не признавал он и собес, долго в парадном упирался. Слава богу, что такие рейды нечасто у нас.
Затащил его в темный коридор, усадил в кресло. «Вот тут сиди!» Пару раз вскакивал, буйно протестовал — я не вникал уже, тупо ждал, когда наша очередь подойдет в заветную дверцу. Тут многие себя буйно вели, то и дело кто-то пытался прорваться: активная жизнь у людей уже кончилась, а силы есть. Каждый, видно, считал, что он особенный, рассиживаться ему некогда — пусть старики тут сидят! И я пару раз порывался, но после — уселся… А ты-то кто? Не старик? Дыши ровно. Вот так.
Всегда какая-то радость нас ждет: инспекторша очень любезная оказалась, сразу в компьютере батю нашла.
— Чем же вы недовольны, Георгий Иваныч? У вас самый высокий пенсионный коэффициент.
— Самый высокий? Зачем только вы сидите тут! — гневно поднялся. — Вот! — сберкнижечку свою распахнул.
— Что ж вы плохого в ней видите, Георгий Иваныч?
— Как? — выкатил свои бешеные очи. — По-вашему — это ничего? Вдвое урезали пенсию! Это как?
— Где вы видите это, Георгий Иваныч? — все так же любезно произнесла и даже головкой к его могучему «котлу» прильнула. — Внимательней надо смотреть!
— Что — смотреть? Вот — последняя строчка. Напечатано — тысяча пятьсот. А было — три тысячи! Это как?
— Но тут же есть и предпоследняя строчка. В ней тоже напечатано — тысяча пятьсот тридцать два.
— Так это за прошлый месяц!
— Да нет, Георгий Иваныч, за этот. Смотрите — то же число. Видите? Просто пенсию вам через два разных банка переводят теперь. Так им удобнее — может быть, налог меньше. Но вас это никак не затрагивает. Поняли меня?
— Нет! — произнес яростно. Поражения своего не признает никогда.
Но я-то все понял уже: с дурью своей вломились, время отняли у очаровательной женщины!
— Пошли, батя! — потянул его за рукав.
Тут, кстати, и меня маленькая радость ждала. Красавица эта, сама любезность, — как ей сил хватает с такими вздорными людьми говорить? — без всяких просьб и меня на экране высветила.
— Валерий Георгиевич?
— Да ничего… ладно… мы пойдем! — тянул отца за рукав, тот упирался, хотя тоже все понял, но последнее победное слово должно быть непременно за ним.
— А вот к вам, Валерий Георгиевич, вопросы есть!
Интересно.
— Вы сейчас работаете — или уже уволились?
Неужели так выгляжу, что и работать уже не могу? Но она ж догадалась!
— В смысле — служу ли? — пробормотал.
— Вот именно, — улыбнулась она. — С киностудии вы уволились? Сколько вы проработали там?
Да! эксплуатировался. Было дело. Питались оскорблениями, пили вино обид. Выросли, с друзьями вместе, неплохими специалистами. Уволили год назад — видимо, убоявшись блеска, ссылаясь на пенсионный возраст.
— Уволили в прошлом году, — я признался.
— Вот видите, — она обрадовалась, — а указано, что вы еще работаете!
— И что?
— Неполная пенсия тому идет, кто еще работает. А теперь — полная будет!
Это я удачно зашел.
— Спасибо.
Признал свою ошибку. Полный пенсионер! Но батя свою ошибку нипочем не признает!
— Надежда эта — веч-чно напутает, — с досадою бубнил.
— Это ты напутал, ты! А она, наоборот, все сделала для тебя — хоть и напрасно. Бумаги все для тебя собрала. Стой! Не выкидывай! — (Был сделан такой яростный жест.) — Все. Поехали.
Лютует батя.
— Куда?! — он вытаращился.
— А хотя бы в сберкассу! — я рявкнул. — Пенсию свою получи!
И мне, за труды мои напрасные, немножко дай — бедность уже взяла за горло!
«…воруют все, кому не лень», — бормотал он еще в коридоре, хотя, как культурный человек, мог бы уже признать, что не прав. Но не признает!
— И-и-и! Верно! Ворують! Делають что хотять! — охотно подхватила бабка, оказавшаяся рядом. Уходим отсюда, пока не поглотил нас недовольный народ, пока не сделались мы неотделимой его частицей. Прочь!