— А вы и не знаете? — спросила Надежда.
С отчетливостью и даже резкостью красок, звуков, цветов приближалась дверь, и я — вошла.
Тревожный строгий хор пел так, что волосы на затылке пошевелились и мурашки пошли по всему телу. Невольно вспомнилось, читала: некий иранский суфий, когда доходил в призыве на молитву до слов “свидетельствую, что нет Бога, кроме Аллаха”, так переживал величие своего господа, что волосы в его бороде и на бровях вставали дыбом.
Певчие торопились подставить лбы под кисточку с миром — они сходили с двух винтовых лестниц, справа и слева, и, по очереди целуя икону святителей, подходили к священнику, который сиял золотыми одеяниями. Деревянные доски под легкими скорыми ногами чуть поскрипывали, когда юноши сбегали с балкона, и показалось, что это шелест ангельских крыл, а черные, развевающиеся от быстрого шага облачения — прямое отражение светлых, сияющих, сверкающих одеяний небесных воинов.
А пение рвалось под купол, струилось, уносилось в неизреченную высь, недосягаемую нашим земным взорам.
Глава 5
Свидетельство
Мои младшие родственники серьезно подходят к такому мероприятию, как венчание. Как ни выйдешь в большую комнату, там сидит Анька и говорит в телефонную трубку чарующие слова:
— Меня устраивают с перламутром... Да, да...
Или:
— А можно вложиться в те же деньги, только без сердца? Ну, тогда я полагаюсь на ваш вкус.
— Лестницу? Думаю, как и зал, — шарами...
Женька в это время шуршит клавишами моего ноутбука.
Идут переговоры с тамадой, выясняются особенности банкетного зала, составляются списки приглашенных.
Весь дом зарос журналами “Все для свадьбы”, “Модная невеста” и даже “Правовые основы семьи”. Я полистала: там в конце — важные вопросы: где заказывать элитный лимузин, а также “стоимость доставки может как включаться в стоимость торта, так и нет”.
Батарея лаков для ногтей на полке у телевизора стремительно растет. Появляются еще какие-то штуки во флаконах и коробочках, многим из которых я не ведаю названий.
Везде суета, во всем заметна скоротечность и преходящесть времен и состояний. Отовсюду веет предчувствием радужных перемен, праздником. Бабушка Софья снова повторяет свое: “Красота до венца, а жизнь — до конца”. И я снова думаю, что имя ей очень подходит, но даже свои понимания мне не идут впрок, не то что бабушкина мудрость.
А я хожу по квартире, не знаю, куда приткнуться. Погрязать в мелочи, тонуть в подробностях, открывать ящик какой из тумбочек, столов и шкафов — и натыкаться на крупные металлические шарики, некогда звеневшие, а потом смолкшие — убитые шарики, и на салфетки, давным-давно начатые, и недовышитые, и на связки ключей, ничего не отпирающих, и на пастель, которую крошила о бумагу.
Младшенькие спешно обустраивают гнездо, торопятся, им надо все скорее, сразу, желательно вчера или даже позавчера. И занавески, и стиральную машинку, и стол, и компьютер, и телевизор — чтобы был дом полная чаша и бараний рог изобилия.
И как я понимаю их в этом нетерпении, как узнаю свое нетерпение, теперь немного смирившееся, увядшее. Слинявшее. Куда-то.
Снарядила им в подарок набор посуды, и рюмашечек для саке, и телевизор подарила, и высокую тумбочку, и маленькую тумбочку, и еще широкую тумбочку — берите, любезные, что хотите. Кстати же и я, может, наконец избавлюсь от надоевших воспоминаний.
— И стол можете взять!
— Мы возьмем… Если ты нам подаришь компьютер.
От троглодиты! На ходу подметки рвут.
А пока высвобождаю мебель, избавляю ее от содержимого, выворачиваю наизнанку шкафы и при виде каждого кусочка сангины внутренне переворачиваюсь, и мерзкий голосок дребезжит за кадром: ты могла бы уже быть к этому моменту кем-то, сделать что-то, а вместо — повторяешь одно и то же, надоела сама себе, так и будешь, так и будешь — погрязать, беспомоществовать.
Анька радуется и от усилий эту радость скрыть, чтоб не была неприличной, фальшивит:
— Какая же ты молодец! И то отдаешь нам, и это.
Ах, забирайте-забирайте, ничего мне не надобно, только скажите им, моим мыслям, чтобы уже они меня оставили. Уносите все, уберите с глаз моих долой.
Отец Сергий. “Конкретозно”. “Отпад”. “Пришел к герле святить квартиру, там грязно, впал в грех осуждения”. Лагерный жаргон, пересыпанный изречениями из Писания, акафистов, творений святых отцов и других священных книг.