Элиаде, будущий историк религий, только вернулся после обучения в Индии,
где его поразило трепетное отношение к древней религиозной традиции, Чоран же, справедливо считавший Элиаде лидером молодого поколения интеллектуалов, был не только уже увлечен темой смерти, но и жаждал возрождения Румынии.
Да, оба они заболели “болезнью легио
неров” с полной клинической картиной симптомов — разве что не ходили в зеленых рубашках и формально так и не стали членами движения (хотя Элиаде даже однажды агитировал за легионеров на выборах, а потом несколько месяцев просидел за свои взгляды в заточении). Их публицистическая поддержка движения действительно имела место, была разнообразна и полна искреннего энтузиазма. “При том, что в идеологии Элиаде и Чорана наблюдалось много сходного (в том числе ксенофобия, антисемитизм, вера в Нового человека и в тоталитарное государство), — пишет Ленель-Лавастин — обнаруживаются поразительные расхождения между спиритуалистским фашизмом одного и революционно-консервативными взглядами другого, в которых к тому же явно просматривались национал-большевистские интонации”.
Что касается Ионеско, он к легионерам не примыкал, традиционалистско-
националистических взглядов не разделял, а с Чораном и Элиаде в те времена (в Румынии и в первые годы в Париже) резко и мучительно ссорился именно из-за идеологических расхождений. Однако степень его вовлеченности в фашизм едва ли меньше — дело в том, что он в прямом смысле находился на службе у вишистского режима.
Всех троих фигурантов “дела о фашистском прошлом” судьба вообще с самой юности вела одними путями, что можно объяснить их пассионарностью. Они, несмотря на разницу во взглядах, стремились вырваться из отсталой Румынии во Францию. И Чоран, и Ионеско стажировались во Франции (Чоран в свое время еще получил стипендию Гумбольдта для учебы в Германии). И все трое состояли на дипломатической службе. Так, Элиаде работал в Лиссабоне и Лондоне (там он был под подозрением в шпионаже у английских спецслужб: когда выезжал из Англии, подвергся досмотру, который долго не мог забыть, — чету Элиаде раздевали догола, вскрывали подметки ботинок…). Чоран четыре месяца проработал помощником советника по культуре в румынском посольстве при правительстве Виши, но подвергся скандальному увольнению с формулировкой “не годен к службе”. Ионеско же не мог оставаться в Румынии еще и из-за антисемитской политики (мать Ионеско, как теперь выяснилось, была все-таки еврейкой), поэтому, как он образно описывает это, осуществил “побег в костюме тюремщика” — в должности атташе румынского диппредставительства в Виши.
Закончилось, впрочем, благополучно для всех троих — они осели во Франции (Элиаде позже перебрался преподавать в Америку), опять сблизились и, как считает автор, начали различными способами замалчивать свое прошлое. Для
Ленель-Лавастин главное, что никто из троих так никогда и не выступил публично с откровенным рассказом об этом прошлом и принесением извинений за него. Скрывать же компрометирующие факты, по мнению автора, им было легко: сначала железный занавес почти на три десятилетия закрывал доступ к их писаниям политического характера, опубликованным до 1945 года, затем “на первое место выдвигалась борьба с коммунизмом”, поэтому трех интеллектуалов, занимающих антикоммунистические позиции (особенно выделился здесь Ионеско с его резкой критикой СССР, в частности за антисемитизм), трогать было не с руки, а потом — и вовсе неполиткорректно в качестве выходцев из исторически неблагополучной Восточной Европы. Сами же “великие румыны” не только искусно хитрили, как не устает повторять исследовательница, но и использовали свой сложившийся к тому времени авторитет, чтобы подавить малейшие попытки сомнения в их прошлом.
И здесь, подходя к разговору о методе автора, нельзя не вспомнить сцену из “Носорога” Ионеско — пьесы о зарождении фашистской идеологии. Один из первых носорогов растоптал, пробегая по улице, кошку, и персонаж по имени Ботар пускается выяснять, что в данном случае “подразумевается под кошкой”:
“Ботар. Но все-таки, кошка это или кот? Какого цвета? Какой породы?