Б р ю с о в с к и е ч т е н и я 2 0 0 6 г о д а. Ереван, “Лингва”, 2007, 540 стр.
Новый выпуск ереванских “Брюсовских чтений” получился содержательнее и ровнее предыдущего. Особенно удачна предпринятая Н. А. Богомоловым републикация мемуарного очерка Б. Погореловой-Рунт из “Нового русского слова” за 1952 год. Не слишком достоверные в деталях, воспоминания брюсовской свояченицы, как констатирует Богомолов, воспроизводят тот образ Бальмонта, который сложился в доме Брюсовых. Об этом свидетельствуют и приведенные в предисловии “бальмонтовские” фрагменты дневника Брюсова, выпущенные или купированные при его публикации в 1927 году. Бальмонт предстает в них исключительно пьяницей,
буяном, хамом, да вдобавок и импотентом (последний штрих автору дневника сообщила Е. И. Образцова, брюсовская любовница, которую он одолжил Бальмонту). Впрочем, Брюсов бальмонтовский алкоголизм скорее одобряет: “Вообще он Бальмонт перед началом припадка и после. Во время — он отвратителен. Вне припадка он скучен”. О том же самом, только чуть менее ярко, пишет и Погорелова. Совершенно “фидлеровская” публикация.
И в а н К о н е в с к о й. Стихотворения. Вступительная статья, составление, подготовка текста и примечания А. В. Лаврова. СПб., Издательство ДНК; М., “Прогресс-Плеяда”, 2008, 298 стр. (“Новая библиотека поэта”).
И. И. Ореус, писавший под псевдонимом Иван Коневской и утонувший в лифляндской речке, не дожив до двадцати четырех лет, представляет собой одно из самых удивительных и загадочных явлений в русской поэзии. И дело здесь не в мере таланта — стихи его для “просто читателя” любопытны, но не более того.
Феномен Коневского — в полном выпадении из ближнего контекста, в степени непохожести на соседей слева и справа, то есть вообще ни на кого, включая первых символистов, к которым он был близок биографически и с которыми поныне соседствует в нашем историко-литературном восприятии. Впрочем, в соотнесении с символистами есть свой резон — на прочих поэтов 1890-х годов, что “надсоновцев”, что “фетовцев”, Коневской похож еще меньше.
Можно, конечно, пытаться определять Коневского через предшественников и говорить о его поэтике как о трансформации и предельном сгущении манеры Баратынского и Тютчева. Но и такой подход едва ли объясняет, каким образом мог появиться в русской поэзии рубежа XIX — XX веков этот юноша, не имевший, кажется, ни малейшего отношения ни к чему, что происходило в современной ему литературе.
Возможно, теперь разбираться в этой загадке станет чуть проще — томик “Библиотеки поэта” снабжен подробным предисловием и комментариями, а канонические тексты сопровождаются черновыми вариантами. Недостатков у этого великолепно подготовленного издания, собственно, два. Во-первых, на титульном листе название превращено в “Стихотворения и поэмы”, хотя поэм Коневской не писал. Этот промах, впрочем, исправлен в выходных данных.
Вторая печаль связана со спецификой серии. Дело в том, что единственный прижизненный сборник Коневского “Мечты и думы” был, как сказано в аннотации, “внутренне мотивированным объединением” стихов и прозы и куда резоннее смотрелся бы, скажем, в “Литературных памятниках”, воспроизведенный как единое целое с приложением всех сохранившихся текстов Коневского, не вошедших в ту книгу 1900 года. В нынешнем же издании из прижизненного сборника оказался изъят большой раздел “Умозрения странствий”, целиком состоящий из прозаических текстов. Едва ли после настоящего тома кто-то в обозримом будущем вновь возьмется издавать наследие Коневского, и, таким образом, проза его как минимум на несколько лет останется без того образцового научного аппарата, которым отныне снабжены его стихи.
Б а ш н я В я ч е с л а в а И в а н о в а и к у л ь т у р а С е р е б р я н о г о в е к а. СПб., Филологический факультет СПбГУ, 2006, 384 стр., с ил.