— Я скажу нарядчику, чтобы вас на продбазу грузчиком.
“Это дело, — сразу подумал я, — грузчик — это звучит гордо”.
Не помню, как я попал на Воркуту-Вом. Зато врезались солнечный день и площадь, куда приходили вербовать нас бригадиры. Через пару часов всех развели, и я остался один. Признаться, я струхнул — не обвинят ли в саботаже? Кто-то из урок-начальничков мне даже сказал что-то вроде этого. И спасение пришло в последнюю минуту — в таких случаях каждая минута кажется последней. Явился еще какой-то начальник, спросил фамилию и повел меня на базу. Там я предстал перед глазами еще большего начальника. Тот спросил, откуда, где работал, и поморщился. Догадываюсь: еврей, в очках, ученый — чего от него ждать? Я уже раскаиваюсь: пойти бы в бригаду на погрузку угля, чем так тебя будут рассматривать и оценивать. Все же цену себе я уже знал.
— Позовите Панченко, — сказал начальник кому-то и занялся своими делами.
Я отошел в сторону и жду. Теперь уже никуда не денешься. Скоро явился здоровый мужик, такой же рыжий, как начальник.
— Что вы там делаете?
— Муку разгружаем.
— Возьми вот его, и пусть поработает до вечера, а там скажешь, оставлять его или нет.
И пошел я с хмурым, насупленным мужичиной и прямо чувствовал, что не по душе я ему. Два с лишним года был для всех пригоден, а тут конкурс, как в балет. И хоть бы слово промолвил этот рыжий верзила, лучше бы он прямо сказал: на черта ты мне нужен.
В бригаде меня встретили веселее. Кто-то спросил, откуда, срок, статью. Стало легче на душе. И тут же пошли таскать мешки. Небольшой навык у меня был с киевской пристани, где я подрабатывал в студенческие годы, да и на Воркуте часто ходил на овощехранилища, на склад помогать. И эта работа была наиболее по душе. На наливке (это наваливать мешки несущему) стоял сам Панченко, и оказалось, совсем он не хмурый. И шутку отпустит, и выматерит любя, и уже через несколько ходок он и со мной заговорил. Кончился день, косточки ныли, но я почувствовал себя счастливым: Панченко доложил начальнику, что я подходящий, и как-то со всей бригадой мы в этот день сразу сошлись. Начался последний этап моего лагерного пути.
Начальником базы был Шкляр, Шимон Маркович, имевший 10 лет по обвинению в шпионаже. Хотя мы с ним прожили около трех лет очень дружно, у нас никогда не возникало разговоров о прошлом. Это был человек дела, настоящая купеческая жилка, и ничего помимо этого. Когда мы были свободны от погрузки и нечего было перекладывать, начиналась стройка. Из обычных ящиков, из тары, построили большой склад. И даже гвоздей с техсклада не брали, а вытаскивали из ящиков. И я всегда поражался умению и сноровке наших мужичков: подгонят дощечку к дощечке, чтобы снежинки не занесло. Сам Шкляр никогда не проверял: подойдет, поговорит, посоветуется и уйдет. На этих работах на мою долю падала самая неквалифицированная часть — подносить доски, держать столб и утрамбовывать, вытаскивать и выпрямлять гвозди. И никогда я не слышал слова укора или насмешки в свой адрес. Неуменье компенсировалось стараньем. А я старался показать, помимо прочего, что еврей, да в очках, да еще ученый не уступит никакому работяге.
Самой тяжелой работой на погрузке была “наливка”. Два человека берут мешок за углы и кладут несущему на спину. Тот должен был нагнуться пониже, чтобы наливальщикам не поднимать высоко. Грузчик отдыхает немного, когда возвращается за мешком, а наливальщик беспрерывно работает. Так что эту работу выполняли по очереди, хоть часто мы с Панченко делали и вне очереди. Мне все хотелось, чтобы мышцы на руках были покрепче. И стыдно вспомнить: работал с нами как-то плечистый мужик из Белоруссии, и мне показалось, что он недостаточно пригибается, и сдуру бросил мешок ему на спину. Случалось, и раздурачимся — давай носить по два мешка сразу! И тащим. Попробуй отстань — засмеют. А это 160 — 180, а то и все 200 килограммов.
И будь я поэтом, я обязан был бы написать гимн лжи, обману, туфте. Да, гимн! Они спасли людям жизни, они, а не правда!
Похоже, за эту ложь не карали даже в аду. Хочешь лгать — лги честно, не юли. Но помнишь, папочка, уже после реабилитации тебя двинули на директорскую должность. И требовалось всего-то поставить печать на какую-то мелкую липу — типа грузовик отвез сено, а надо было заверить, что детей, или наоборот, — это делалось годами. Подвести сослуживцев было страшнее всего, печать ты, конечно, поставил, но с той минуты она начала жечь твой карман, как будто кто ее раскалил…