Эльвира Владимировна поднимается из-за стола и улыбается. Но как-то странно.
Ты уже не хочешь, чтоб она отвечала. Ты вообще жалеешь, что сюда пришёл. Чёрт с ним, с лифтом. Ходил по ступенькам три месяца — походишь ещё три. Тоже мне — социально активный нашёлся! Пусть кто-нибудь другой жалуется.
— Что вы делали три месяца? — шепчешь ты и пятишься к открытой двери. — Что вы сделали за три месяца?
Эльвира Владимировна встаёт напротив тебя и говорит так, словно её насмешливый тон вот-вот сменится рыданиями:
— А ты? — говорит она. — ЧТО ТЫ СДЕЛАЛ?!!
— Я? — Ты показываешь на себя пальцем, из последних сил надеясь, что в комнате есть кто-то ещё. — Я?
— Да! Ты! Что ты сделал за эти три месяца, пока не работал лифт?
У тебя голова идёт кругом. Ты хочешь спрятать голову в тёплый торф. Ты хочешь, чтоб у тебя не было головы — только позвоночник. Что ты сделал? Ты не можешь ответить на этот вопрос. Всё зависит от того, с какой стороны подойти, как посмотреть.
— О чём конкретно вы хотите знать? — бормочешь. — Что я сделал где? Вы про лифт?
Эльвира Владимировна молчит.
— Но я не должен был ремонтировать лифт... Это не в моей компетенции... Это не моя обязанность...
Молчание.
— Или вы про работу? Мою собственную работу? Или про мой дом, да? Что я сделал дома? Объясните, о чём вы!
Ты видишь, как на строгом сухом лице Эльвиры Владимировны появляется гигантская слеза. Слеза течёт по впалой щеке и, согласно законам земного тяготения, вбирая в себя микроскопические песчинки жэковской пылюки, чёрной туши и дешёвого тонального крема, падает на пол кабинета № 17. И ты вздрагиваешь. Ты хочешь дать дёру отсюда, ты хочешь поскорее попасть на свой уютный девятый этаж, потому что с тебя уже хватит. Хватит. Ты не на Страшном суде. Ты не перед священником.
— Все мужчины — собаки, — говорит Эльвира Владимировна и возвращается за свой стол. — Пошёл вон отсюда!
И ты уматываешь, едва сдерживаясь, чтобы не заскулить.
Мучаешься. Несколько дней не можешь найти себе места. Не спишь ночами. Нервничаешь.
И что же это она, сраная бюрократка, хотела сказать? Что она себе позволяет? Лифт не ремонтируют уже три месяца! 162 ступеньки утром и вечером. Вниз — вверх, вниз — вверх. А ты хоть и не ездишь на лифте, но платишь за него. Да-да. Каждый месяц по гривне с копейками. Тебе не жаль гривны с копейками. Просто из принципа. За что ты платишь? Как вьючный осёл, выдряпываешься каждый день по ступенькам да ещё платишь ЖЭКу за это деньги? Такое может быть только здесь, в этой сраной стране, которую, возможно, через двадцать лет возьмут в ЕС. Нужно кому-нибудь на неё пожаловаться, думаешь ты. Кому-нибудь, кто выше. Чиновники обычно любят, когда жалуются на их подчинённых. В этом суть иерархической пирамиды. Каждый её член одновременно и начальник и подчинённый. Хуже всего, наверное, тому, кто на самом-самом дне.
Ты несколько дней не выходишь из дома. Обдумываешь планы мести и по очереди их отвергаешь. Я её побью, думаешь ты. Крашеная шавка. Приду и сразу без разговора зацежу ей в её нахальную размалёванную физиономию.
Ты перекладываешь в шкафу джемпера и рубашки. Сортируешь носки. Чистишь туфли. Рассматриваешь себя в зеркало и кажешься себе мудрым и атлетичным. Ты человек, которому можно доверять. Которого уважают.
Что ты сделал? Много чего, отвечаешь сам себе. Всего и не перечислишь. Но дело не в этом. Какое она имеет право спрашивать?! Какое её дело?! Исправность лифта и твоя личная жизнь — вещи несравнимые. Ты её не спрашивал, ЧТО ОНА СДЕЛАЛА ВООБЩЕ. Ты спросил только, что она делала в последние три месяца, почему не нашла времени распорядиться, чтоб отремонтировали лифт. Только и всего.
Ты звонишь своим друзьям, предлагаешь пойти выпить по кружке разливного пива и посмотреть футбол, но все друзья в эти дни заняты. Может, на следующей неделе?
Допоздна крутишь программы телевизора, а потом засыпаешь под работающий телик где-то около пяти часов утра, когда на улице Фрунзе появляются первые автобусы.
Как со мной могло случиться такое? Как я до такого опустился? Может, это депрессия? Может, так и приходит депрессия?