и улыбалась мне, как былая слава,
та, на которую выправлен вечный паспорт.
Эта другая жизнь не давала покоя —
все-таки надо сделать что-то такое,
чтобы на равных с ней толковать с богами —
были ж мы рядом под и за облаками!
— Вот отправляюсь за рифмами, — вы говорили,
как бы оправдываясь и смущаясь явно.
Я ж уходил в другую сторону — или
в сторону от себя и от вас подавно.
А паутинки последние напоминали
спицы велосипедные — в точку, не спорю.
Вот бы на них уехать в дальние дали —
лучше б туда, где рифмуется с небом море…
Лучше туда, где мы бы не умирали.
* *
*
Раннее пробуждение, потом одинокий путь
с чужими людьми в близком и потном соседстве.
Бросили тебя старшие, не дали глазом моргнуть —
и сиротливо, словно в счастливом детстве.
Тело везешь куда-то, а душа твоя за спиной —
с кем-то и с чем-то еще не рассталась, видно.
Сам ты размазан в пространстве, но время встает стеной,
и от бессилья горько и даже стыдно.
Это идет репетиция отъезда навсегда.
Друзья и родня тебе передали б опыт.
Жалко, что их не слышишь, — оборваны все провода,
а от деревьев — только неясный ропот.
Вот потому и приходится туда отправляться, где
не ждут тебя и живут, неродному внемля.
Верю, что будет прохладней в легкой небесной воде,
будет теплей вблизи с ушедшими в землю.
* *
*
Тучна египетская ночь.
Стоит в пустыне пирамидой.
И видел я — она точь-в-точь
нагромождалась над Тавридой.
Над бледной родиной моей
сливалась с дымом и гудками.
И над Европой рой огней
лепился к ней, но падал в камни
и разбивался. Эта тьма —
египетское наказанье!
Полны вселенной закрома
лишь ею. Мы едим глазами
ее десятки тысяч лет —
земные звери, люди, птицы…
В ней можно только раствориться
или, оставив темный свет,
сгореть и сладким дымом взвиться
туда, где даже ночи нет.
* *
*
Василий Петрович Петров,
спасибо — поставил скамейку
и рюмку с яйцом.
Для воров
все это, по счастию, мелко.
А я вот сижу у тебя
с большой благодарностью в сердце:
спасибо, молчишь, не грубя,
на все мои фуги и скерцо.
Ты лет скоро тридцать молчишь,
а все ж приходить к тебе будем.
Ты не был Мальчиш-Кибальчиш,
но дорог оставшимся людям —
салют!..
Не пример ли ты мне,
сгубившему дом и семейку?..
Когда отгрешусь, на земле —
кладбищенской, скрытой во мгле —
поставьте хотя бы скамейку.
Под зеркалом
Мальчонка уже полстолетний,
от “до” и до нового “от”
прошедший… Но, нет, не последний
в стране рифмователь пустот…
Ведь это же я, Боже правый!
Я-я! — как сказали бы те,
кто нашу сторонку державой
не видели по темноте.
“Я-я” — что за дикое слово!
Ужели вон тот мне — “Я-я”?
Мне — с выходкой полуседого,
тупого убийцы себя?
…Он ходит по мне и не знает,
что ходит по мне, — потому,
что лишь выживанием занят
и легче прожить одному.
Стихи со снотворным
А. С.-Ш.
Сколько еще потерять
жизней мне предстоит?
Где научиться опять
мягко судьбу стелить?
Снова снисходит заря,
снова все хорошо.
…Первое сентября,
в школу я не пошел.