— Не знаю. Не замечала.
— Либо брешешь, либо слепая.
Жанка рефлекторно поправляет на переносице очки в толстой оправе.
— Дура ты, Жанка. Сколько времени здесь проводишь, на этом грёбаном вокзале, а ещё ни разу с ним не заговорила.
— А что он мне может сказать?
— Ой, я тебя умоляю! Разве мужчины для того, чтоб с ними разговаривать?!
— А для чего?
Ирма Ивановна фыркает. Жанка её нервирует.
— Спорим, ты ещё не целовалась! — говорит Ирма Ивановна.
— Не кричи, Ирма. Я семь лет была замужем.
— Ты?! Никогда бы не подумала!
— Разве я тебя прошу, чтоб ты думала?
Часы на столбе показывают 17:45. Через семь минут прибудет электричка из Киева. У Жанки есть ещё семь минут.
— А что случилось с твоим мужем? — спрашивает Ирма Ивановна.
Жанка снимает очки, безнадёжно уставившись куда-то в пространство перед собой. Ей нечего терять. Остаётся семь минут.
— Так что с твоим мужем?
— Ничего. Живёт себе.
— А ты?
— И я живу.
Пять минут. Жанка чувствует, как её глаза наливаются красной безнадёжностью. В горле спазм, который хочется выкрикнуть, вырыгнуть, выплюнуть из себя либо затолкать так глубоко, чтоб аж потерять сознание от боли.
Три минуты.
— Жанка, а сколько тебе лет? — Ирма Ивановна сегодня удивительно внимательна.
— Много.
Минута. Жанка сжимает кулаки. Ей хочется убежать отсюда как можно быстрее и подальше. Исчезнуть. Не терпеть больше. Закопать себя в землю. Забросить в небо. Сделать хоть что-нибудь. Вырезать свою сердцевину, покрошить на кусочки и скормить голодным псам.
— Слушай, — обижается Ирма Ивановна. — Не хочешь разговаривать — так и скажи. Тоже мне, недотрога.
— Ирма, не обижайся, я не очень хорошо себя чувствую.
На платформу тихо, словно змея, подползает киевская электричка. Жанка закрывает глаза. Всё. Конец.
Из электрички выходят пассажиры. Большинство из них — местные, и Жанка всех их знает. Ездили в Киев продавать молоко-сыр-сметану и, подзаработав денег, возвращаются назад, чтоб испортить Жанке жизнь.
— Жанка, как идёт торговля? — весёленьким басом заговаривает с ней здоровенный парень в чёрной кожаной куртке и в кроссовках “Abibas”.
— Хорошо, — еле слышно отвечает Жанка.
— Видно, не очень, раз отвечаешь так, будто уже умерла. Ну, сейчас поправим дела. А давай-ка мне пять. И смотри, чтоб самых лучших!
— Всего пять и осталось.
— Ну и повезло же мне! — радуется парень в куртке. — Я такой голодный, Жануся, что все десять съел бы.
Жанка анемично роется на дне картонной коробки, стоящей у неё в ногах, вынимает оттуда пять последних пирожков с картошкой и протягивает их голодному покупателю.
— Семь пятьдесят.
Ирма Ивановна неохотно встаёт со скамейки.
— Хорошо тебе, Жанка! Всё продала и теперь с чистой совестью идёшь домой отдыхать. А мне ещё три часа вкалывать.
— Да-да. Иду домой, — бормочет Жанка, быстро собирая свои пожитки. — Всё продала и с чистой совестью иду домой отдыхать.
— До завтра.
— До завтра, Ирма.
Жанка опрометью убегает с территории вокзала. Ноги как не свои. Из глаз невольно текут слёзы, испаряются и тут же оседают конденсатом на внутренней стороне очков. Жанка не видит, куда идёт. Давится слезами. Только уже возле дороги, там, где заканчивается последний из семи идентичных пивных киосков, позволяет себе разрыдаться.
Ещё один ненужный день, думает Жанка. Такой же, как вчера, и такой, как будет завтра. Боже, как тяжело терпеть!
Жанка на мгновение замедляет шаг, вытирает пальцем очки и заворачивает за угол одноэтажного строения с вывеской “Железный магазин”.
— За весь день, — бормочет Жанка, — он ни разу не посмотрел на меня.
Баба Вика открывает Жанке дверь. Жанка заходит в квартиру и разувается.
— Всё продала? — спрашивает баба Вика.
— Как всегда.
Жанка вынимает из кармана смятую охапку денег и кладёт на стол.
— Ты, Жанка, молодец. У тебя хорошо получается торговля. — Баба Вика пересчитывает купюры.