И главы “Онегина”, и пушкинская лирика прочитаны в книге как история духовной жизни поэта. Не как лирический дневник — но как тексты, по которым эта история реконструируется. Получается совершенно особый тип биографии, пожалуй, еще никогда не писавшийся. История жизни прослеживается не через факты — скорее они получают свое истолкование через поэтический текст, чем питают прочтение текста. К концу XIX века в пушкинистике возобладал биографический метод: в биографии видели ключи к пониманию произведений (их смысл казался уловленным, как только обнаруживалась биографическая к ним параллель). Здесь мы имеем прямо противоположное: тексты служат комментарием к духовной биографии. Замечательный по своей тонкости анализ пушкинской поэтики служит лишь вспомогательным средством, обслуживающим эту главную для исследователя цель.
Духовная жизнь Пушкина прочитывается и реконструируется Непомнящим по законам драматургии: исследователю важно увидеть то драматическое событие, которое совершается, запечатлеваясь в тексте.
В тезисах “Время в его поэтике” Непомнящий пишет: “Если обычное лирическое стихотворение есть лирический акт, то пушкинское стихотворение — лирический процесс ”. Пушкинское “я” меняется — “претерпевает, переживает или разрешает некую внутреннюю коллизию” — прямо по ходу стихотворения. И это сближает “законы пушкинской лирики с законами драмы: и там, и там — коллизия, разрешающаяся во времени; лирический процесс пушкинского стихотворения есть в этом смысле драматический процесс”.
“Онегин” тоже прочитан Непомнящим как текст, в основе поэтики которого — процесс, движение, становление, не запрограммированное заранее, но организуемое “на каждом шагу”, по мере писания, вместе с ходом и движением жизни. Особое значение придано поглавному изданию романа. Каждая глава — самозначимый, отдельный этап. Продолжение следует, но оно не предрешено, к моменту выхода очередной главы будущее романа открыто, как и будущее его автора.
Непомнящий подчеркивает лирическую основу романа, сплетенность “повествовательного сюжета” (сюжет героев) с “поэтическим сюжетом” (сюжет автора). В результате звенья сюжета героев осмысляются как инобытие сюжета внутренней жизни автора. И если лирические отступления “отступают” от “повествовательного сюжета”, то последний, в свою очередь, может быть воспринят как отступление от сюжета лирического.
Подобный взгляд на “Онегина”, инициированный, пожалуй, еще Ю. Н. Тыняновым, в последние десятилетия утвердился в своих правах благодаря работам Ю. Н. Чумакова, С. Г. Бочарова и самого Непомнящего. Продержавшееся полтора века чтение романа как сюжета героев можно наконец считать рухнувшим. И это открывает весьма существенные историко-литературные перспективы: от “Онегина” к ХХ веку, к поэтике романов Набокова, например.
Тезис о процессуальности текста вызывает, однако, одну серьезную методологическую трудность. Непомнящий утверждает, что “ процесс романа” рассматривается им “не как эмпирическая реальность истории создания текста, а как структурный принцип самого произведения, реализуемый в беловом тексте”. Между тем основной предмет внимания исследователя здесь, как и в разделах о лирике, — “история души”, запечатленная в тексте. Здесь, как и там, экзегетические усилия исследователя направлены прежде всего на внетекстовую реальность, которая реконструируется, исходя из показаний текста.
Строго говоря, Непомнящий не удерживается в рамках белового текста, вольно или невольно он привлекает к анализу фрагменты творческой истории романа, параллельно писавшиеся стихотворения и письма. В этой связи можно было бы предъявить ему некоторые упреки историко-литературного плана. Но анализ “Онегина” так точен и увлекателен, глубок и прост одновременно, что в связи с ним хочется говорить о совершенно других вещах.
Прежде всего — о природе филологического метода Непомнящего. До сих пор речь шла по преимуществу о центральных разделах книги. Что же касается статей, их обрамляющих, то лучше всего их можно определить термином, предложенным А. Н. Хоцем и введенным в оборот С. Г. Бочаровым: “религиозная филология” 1 . С точки зрения любой отрасли того литературоведения, которое осмысляет себя как науку, “религиозная филология” — явление маргинальное, и обсуждать его всерьез почти неприлично. Между тем как факт истории культуры оно несомненно нуждается в осмыслении, тем более когда речь идет не об эпигонских его проявлениях, а о таких ярких, как “феномен Непомнящего”.