* * *
Досмотреть остаток снов,
Мне отпущенных, — и в путь.
Досказать остаток слов
Неотвязных — и уснуть.
И — идти, идти во сне
По темнеющей стерне,
И по земляной броне,
И под облаком в огне:
Словно палец по струне,
Словно рыба в глубине,
Словно холод по спине,
Словно пуля на войне.
Все равно, в какой стране
Ты не помнишь обо мне.
Элегия на смерть звезды
Ничего мне не надо. Пусть умирает звезда,
Не исполнив жалких моих, никому не нужных,
Безобразных желаний, стыдящихся на уста
Приходить. Ее смерть прекрасна и ненатужна,
Не замутнена тяжелым моим «хочу», —
Пусть она умирает, припав к твоему плечу
Головою пылающею, недужной.
Для того и развесил август свои сады
В остывающем небе, над дряхлеющею травою,
Чтоб приманивать глупое сердце на смерть звезды, —
Не поймаюсь, не бойся, Господь с тобою,
Не пожелаю лишнего. Вообще
Не пожелаю — то ли жидкость иссякла в жилах,
То ли слишком уж много звезд вотще
Головы серебряные сложило,
Обещанья не выполнив. Хоть одна
Будет избавлена от позора
И умрет свободной, чтобы, достигнув дна,
Тихо лечь — непроглоченная блесна —
Среди битых бутылок и жестяного сора,
Не желание вызывая, но зависть. Ведь это ложь,
Что с пустыми руками ныряют в бездну:
Все оставишь на этом свете, а смерть возьмешь,
Как кольцо, которое слишком тесно,
Чтобы снять его, отправляясь в путь, —
И во тьме летит небесное это тельце,
Заключив в округлом сиянье суть
Своего рассыпавшегося владельца.
* * *
Ночь. Негатив поселка.
Апофеоз небес,
Спелых, медовых. Только
Наглухо заперт лес —
Тыном, через который
Тихий огонь горит,
Падают метеоры —
Яблоки Гесперид,
Так же недостижимы,
Как вечера вдвоем,
Как голоса за ширмой
В детстве. За окоем
Капают — до любого,
Как до твоей руки,
Как до живого слова
Утром, через глотки
Первого кофе, в кружке
Синей. Чернеет пруд.
Боги свои игрушки
Здорово берегут.
Ясени, как атланты,
Возле крыльца стоят.
В сердце гуляет хладный
Краденых яблок яд.
Бутов Михаил Владимирович родился в 1964 году. Живет в Москве. Лауреат премии Smirnoff-Букер 1999 года за роман «Свобода» («Новый мир», 1999, № 1–2).
Машина задела брюхом, колесо проскользнуло по глиняному крошеву.
Вытянули на плотное, утрамбованное возвышение — и остановились.
Мальчик, утомленный двухчасовым путем и неподвижностью, тут же выскочил, побежал вперед.
— Пап, — закричал он, — дальше яма! Одни ямы, ты слышишь, пап?!
Отец, не заглушив двигателя, вывесился из открытой двери, оценил травяную плешку сбоку от дороги, в три приема развернулся и чуть сдал задним ходом. Теперь машину обступили высокие, до крыши, золотистые метелки дикого злака, захватившего пахотное прежде поле.
Мальчик возвратился — он боялся отойти далеко и потерять из вида отца и машину.
В наставшей тишине гулкий, тяжелый звук вентилятора, дорабатывавшего свое под капотом, показался мальчику особенно наглым. Наглый, наглый, гл, гл, нгл, — от повторения слово истончалось, смысл пропадал, оставалась комбинация звуков, уместная в языке каких-нибудь гремлинов. Раньше мальчик слышал слово «наглый» только по отношению к людям, изредка к себе самому и вряд ли когда-либо произносил его, даже в уме. И вдруг обнаружилось, что со множеством разнообразных вещей оно способно сопрягаться плотно и точно, как сопрягаются между собой блоки конструктора «Лего». Это открытие удивило мальчика. И ему хотелось бы рассказать о нем отцу, но мальчик стесняется, угадав, что отца может рассмешить — пускай по-доброму — его наивное удивление.