— Карьер перестал работать, воду больше не откачивали, она заполнила все низкие места. Так всегда бывает. Это старый карьер. Ползал взад-вперед по рельсам здоровенный роторный экскаватор, размером с пятиэтажный дом, рыл яму, землю сыпал на другой берег. Большую часть аммонитов уже в ковшах перемололо. Но если и попали в отвал сколько-то невредимых, они целыми остаются, только пока спрятаны в земле. Едва покажутся на поверхности — дождь, ветер, просто сырость в считанные дни их разрушают.
Мальчик расстроился. Чертовы пальцы, что он успел собрать, показались ему вещью неинтересной, нестоящей, ненужной. А отец пустился рассказывать — в самом деле, забавно было вспоминать, передавать словами историю их веселого и удачного предприятия. Как сперва, по колено в воде, которую тогда хотя и удаляли, но недостаточно быстро, чтобы не оставалось вовсе, они копали тонкий слой с аммонитами как бы с торца, из карьерного разреза, и добыть таким путем за день удавалось совсем немного. Но со временем дядя Носов, у которого теперь собака Фима, сообразил, что за всякий, даже плохонький, аммонит им платят больше, чем стоит в Москве в самом раздорогущем коммерческом ларьке бутылка водки. С тех пор день начинался передачей трех бутылок бригадиру карьерных рабочих. Ему объяснили, что аммониты нужны для диссертации.
— А зачем столько? — удивился бригадир. — Они же все одинаковые?
— Это для вас одинаковые! — вдруг вполне натурально вспылил Носов. — Для неспециалистов, конечно, одинаковые! А мы изучаем видовую изменчивость. Внутри вида! Изменчивость! Вам понятно?!
— Да что уж, — сказал бригадир, почесал в затылке и больше вопросов не задавал. — Эй, Артур! — крикнул он, задрав голову. — Накопай-ка ребятам ракушек!
Гигантская стрела медленно проплывала над их головами, опускалась на новом месте. И огромный, с двумя десятками ковшей, ротор экскаватора неожиданно точными для такого мастодонта, чуть ли не грациозными движениями срезал ровнехонько, будто дерн, землю над аммонитовым слоем (в человеческий рост), обнажая черно-зеленый глинистый песчаник и хаос радужных, перламутровых спиралей, — песчаник держал их цепко, и с каждой раковиной нужно было повозиться, поработать ножом, прежде чем она отделялась наконец от породы…
Мальчик не слушал. Пакет сразу потяжелел и тянул ему руку. Мальчик опустил его, почти бросил на землю и пошел прочь.
— Что с тобой? Что случилось? — спросил отец вдогонку.
Мальчик не ответил. Отец пакет подобрал, вздохнул и двинулся следом.
Но за карьером, на открытом месте, мелкий, ровный, словно глазурованный песок так глянцево, шикарно сверкал, и видно было во все стороны далеко, будто с высокого речного берега, — мальчик забыл кукситься и на мгновение замер, переживая эту радостную безбрежность. Тут же его увлекли попадавшиеся на песке куски кремня необычных, натечных форм. А потом длинные петляющие цепочки следов, по которым легко читалось, чем был занят тот, кто их оставил: подкрадывался, убегал, ловил жука. Отец сказал: «Оттого, что эта земля напичкана остатками древней жизни, мне и на ней проще вообразить каких-нибудь первоптиц или мезозойских рептилий». Он сумел определить по следам хорька, зайца и лисицу. Следов было так много, что отсутствие в поле зрения живых зверей казалось странным и еще подчеркивало общие неподвижность и безмолвие. Белый череп хорька, ставшего, наверное, добычей ястребу, и лапу с кусочком меха они нашли на отвале красно-бурой глины, не содержавшей никаких ископаемых.
— Что-то более позднее, — сказал отец. — Глина юрского периода черная или серая. Здесь было море, теплое мелководье. Потому столько живых существ. Представь, миллионы лет они тут паслись.
— Паслись! — совсем развеселился мальчик. — Они что, траву ели?
— Да нет, они ели друг друга, — сказал отец. — Планктон ели. Я, правда, деталей не знаю. Белемниты, по-моему, точно хищники. Ловили щупальцами всякую мелочь.
— Значит, — сказал мальчик тем особенно важным тоном, который отец любил до замирания сердца, — наверняка тут были и хищные динозавры.
— О! — удивленно сказал отец. — А ведь я однажды выкопал динозавра. Надо же… И совсем забыл.
— Плавающего? — спросил мальчик. — Или летающего?
— Может быть, плезиозавра. Не очень большого. Только он, зараза, быстро кончился. Хвост мы очистили, думали — сейчас пойдет самое интересное. А там разбитая тазовая кость, часть ласты — и все. То ли его еще живым кто-то перекусил, то ли потом в земле переломило.
— А куда ты дел хвост? — спросил мальчик.
— Куда-куда… — усмехнулся отец. — Продал. В Америку.