Соратник Левицкого по НТС Р. Н. Редлих называл трактат “Основы органического миросозерцания” (главный в новоизданном томе) “полноценным введением в историю солидаризма”. Я бы сказала, что это характеристика несколько клановая. Если в наших вузах еще существует предмет под названием “Философия” (не история философии, а, так сказать, научение основам философствования), я бы сочла труд Левицкого более чем полувековой давности лучшим учебным пособием по этой дисциплине. Разделенный на три необходимейшие части: “Гносеология”, “Онтология” и “Аксиология” (учение о ценностях), он, конечно, включает и четко преподанные элементы из истории философской мысли, начиная с античности и поспевая к Хайдеггеру, а также из истории социальных идей; но прежде всего учит мыслить системно, без чего, думаю, подлинная философия невозможна. На фоне современного системоборчества (начатого у нас еще Бердяевым и Флоренским) эта книга упорядоченного мировоззрения, где одно вытекает из другого (скажем, солидаризм в общественной сфере — из персонализма в сфере собственно философской), производит на редкость утешительное впечатление. Пусть главные мысли ее и не новы, но они поставлены в связь, убедительную не только для записных “солидаристов” или для конфессионально ангажированных людей (“...настоящая книга ставит себе целью подвести к религиозной метафизике, а не углубляться в нее”, — замечает автор). И благородство, приподнятость духа — как нечто врожденное, ничуть не педалируемое. Отвлекаясь от вряд ли осуществимой роли учебного пособия, кто станет теперь читать таковой труд? А вместе с тем невозможно поверить, чтобы это оказалось никому не нужным! Через поколение-другое, но вспомнят, откроют.
В книгу вошли и статьи, из которых самая известная, привлекаемая в антологии, — “Трагедия отвлеченного добра (по поводу романа Достоевского „Идиот”)”, а больше понравившаяся мне — “О романе Пастернака „Доктор Живаго””. Что касается идеологии солидаризма “по ту сторону славянофильства и западничества”, то кое-что хотелось бы довыяснить. Например: солидаристы, по Левицкому, — за православное государство, но против государственного православия, — если бы я поняла, что за этим стоит, то, может быть, оно и мне подошло бы...
Книга откомментирована В. Саповым, автором вступительной статьи, с таким тщанием, что, помимо весьма содержательных пояснений, здесь даже переводится “а la” и описываются “симпатические чернила”. Есть и аннотированный именной указатель, и, главное, “Избранная библиография С. А. Левицкого”. Всегда бы так издавали. А то ведь “Агнец Божий” и “Утешитель” о. Сергия Булгакова недавно републикованы практически без научного аппарата.
В. Вейдле. Эмбриология поэзии. Статьи по поэтике и теории искусства. М., “Языки славянской культуры”, 2002, 455 стр.
Я еще немного задержусь в минувшей эпохе и продолжу ламентации о том, что ее сокровища могут залежаться втуне, несмотря на издательские акции энтузиастов.
Владимир Васильевич Вейдле жил тогда же (1895 — 1979), когда и первые два поставленные мною на полку автора. И, кстати, в парижской эмиграции сблизился с Г. Марселем и Ж. Маритеном. “Критик, историк искусства, публицист, культуролог” — определяет его лицо энциклопедический словарь. Теперь, после выхода в свет новой ценнейшей книги, добавим: “филолог — исследователь поэтики и стиховед”. Самая известная книга Вейдле “Умирание искусства” (1937; сначала на французском: “Le abeilles d’Aristбee” — “Пчелы Аристея”1) в постсоветское время уже не раз у нас переиздавалась. А “Эмбриология поэзии” вместе с примыкающими статьями с такой полнотой издается впервые (до этого: Париж, 1980).
Этот труд получил у Вейдле подзаголовок “Введение в фоносемантику поэтической речи”. Фоносемантика, звукосмысл — термин, изобретенный автором для обозначения связи между звучанием поэтического слова и полем его значимостей в тексте. Тема, разумеется, одна из основных в изучении природы стиха, начиная, скажем, с “Проблемы стихотворного языка” Ю. Тынянова. Она неисчерпаема, и арсенал исследований все время пополняется под влиянием новых лингвистических теорий и новых поэтических опытов. (Сейчас близкой тематикой успешно занимается петербургский поэт и филолог Елена Невзглядова.) Главная прелесть вейдлевской анатомии стиха, на мой взгляд, — в интерпретируемых им поэтических иллюстрациях. Его тончайший слух выводит наружу то, чем не в состоянии овладеть рационалистические и позитивистские методики. “Чудесный стих в последней песенке русалок: „Поздно. Рощи потемнели. Холодеет глубина ” — никакому описанию сказанного им не поддается. <...> Мы только чувствуем, если умеем читать, что здесь, в конце „Русалки”, эти звуки, отбирая в словесных смыслах одно и отбрасывая другое, сулят — именно они, а не просто слова — вслушавшемуся в них зовущую, втягивающую, смертельную, может быть, сладость”.