Говорит Алексей Слаповский: “Если попытаться сформулировать, что почти невозможно, то я бы сказал так: [литературный процесс] это когда каждая новая книга пишется с учетом уже созданного в литературе. За каждой новой книгой есть некий ряд прочитанного, усвоенного, иногда даже впитанного, как бы из воздуха, данным автором. <…> Не бывает, чтобы авторы творили на пустом месте. Поэтому можно сказать, что литературный процесс — такое же объективное явление, как, скажем, земное притяжение. Литературный процесс есть потому, что есть жизнь”.
“Я тоже не против, если бы по моей книге сняли кино. Но не такое [как „Турецкий гамбит”]. Тут у меня сложные чувства: я радуюсь успеху режиссеров и продюсеров, радуюсь, что публика валом валит на отечественное кино, но успеху Акунина, врать не буду, не радуюсь. И не могу радоваться: при всем уважении к господину Чхартишвили заявляю прямо и, заметьте, без всякой злобы, а со спокойным осознанием того, что жизнь есть борьба: Акунин — мой классовый враг. Чем лучше ему, тем хуже мне. Заметьте и еще одну принципиальную вещь: пусть цветут сто цветов, в том числе и искусственные, как тот же Акунин, Донцова (уважаю опять же), Дашкова (и снова уважаю), но мне категорически не нравится, когда начинают поговаривать, что они-то настоящие цветы и есть”.
Пришествие хиджаба в Европу. Непредсказуемые угрозы демографического взрыва. Беседу вел Александр Рылов. — “Литературная газета”, 2005, № 16, 20 — 26 апреля.
Говорит руководитель Центра демографии и экологии человека РАН А. Г. Вишневский: “Сбережение генофонда европейцев, за что ратуют тамошние и отечественные националисты, не так важно на фоне задачи сохранения европейской культуры”.
Анатолий Прохоров. Телевидение: смутный субъект желаний. Беседу ведет Жанна Васильева. — “Искусство кино”, 2004, № 11.
“Об этом обычно мало говорят, но так называемое общество — это красивая, однако уже не работающая иллюзия. Общества как такового нет. <…> Каждый человек в течение каждого дня живет внутри десятка различных групп и сообществ — профессиональных, семейных, дружеских, конфессиональных, сексуальных, — в которые он включен. Практически каждый телефонный разговор погружает его в какую-то новую группу, с представителями которой он общается или раз в день, или раз в месяц. Таким образом, каждый человек имеет тонкую, ранимую, но очень важную групповую оболочку. Именно эту групповую оболочку и пытаются воссоздать телевизионные ток-шоу, которые показывают зрителям, какие типы общения осмысленны и эффективны, а какие — уже нет. Основное предназначение этих ток-шоу — всего-навсего (!!!) показывать (и тем самым предлагать) телеаудитории определенные социальные паттерны групповых взаимодействий в студии, а вовсе не выдавать на-гора какие-то варианты решений обсуждаемых вопросов, как это думают многие наши телевизионные ведущие, еще недавно работавшие „говорящими головами” маленького экрана”.
“<…> ТВ ничего не отражает, ТВ ничего не заменяет — ТВ создает реальность. Такую, какую считает нужным. Телевидение, бесспорно, является властной машиной, поскольку пытается осуществить власть над мыслями всего конгломерата групп и сообществ, то бишь по возможности обобществить их индивидуальные картины мира. <…> Люди просто не в состоянии увидеть, что обычные „человеческие машины”, то есть массовые организации-образования — армия, транснациональные корпорации, наши естественные монополии, национальная медиасфера, — могут иметь свои собственные желания, абсолютно не совпадающие с желаниями каждого из тех, кто входит в эти организации”.
“<…> если все начнут заниматься своим внутренним миром, то социум, лишившись уникального человеческого ресурса, быстро распадется, в чем отдельные люди тоже не заинтересованы. Для того чтобы все человеческие машины социума работали, они должны ежеминутно, ежесекундно поглощать наши психологические ресурсы. Основные из которых — внимание и собственное время. Это совершенно незаметные, но очень важные жизненные ресурсы, потому что как у каждого свое тело, так и время, и внимание у каждого из нас свое. Эти два громадных ресурса должны все время выплескиваться человеком наружу, предлагаться другим людям, объединенным в некие группы, сообщества и „машины”. И именно перед информационной машиной поставлена основная задача социализации человека — сориентировать потребителя на то, чтобы его ценности и ресурсы не были связаны с собственным внутренним миром, а были вынесены вовне, в общество, в так называемую „социокультурную реальность”. <…> Вместо „мировой деревни” мы оказались в какой-то всемирной медиаказарме, где все смотрят и говорят друг с другом про одно и то же. Мы притянуты информационными веревками друг к другу столь близко — нос к носу! — что в результате новостные подробности всего мира начинают перевешивать нашу домашнюю ситуацию, происходящую перед экраном телевизора. Мы крошим салат — смотрим телевизор, разговариваем с родными, но не в состоянии сосредоточиться на чем-то одном. Мы слушаем сразу про то, что случилось на работе у жены, и про последствия наводнения в Европе. И оба этих факта мы благодаря собственной включенности в медиасферу воспринимаем чуть ли не как равные. Но в этом и заключается самый большой обман медиа! Ведь телеперсонажи, при всей их кажущейся документальности, только тени иного, на самом деле неизвестного нам мира. И сравнивать их с живыми людьми, находящимися рядом, — вещь опасная для ориентации в собственной жизни. Тогда человек перестает понимать, что для него значимо, а что — нет, а заодно и что истинно, а что — ложно. Присутствие медиасреды в нашей жизни — большая психологическая проблема. <…> Да, мы можем выключить телевизор. Но наше воспитание, образование и социальная жизнь построены таким образом, что мы не можем (и главное, уже не хотим) выключить нашу массмедийную оболочку. Выключение массмедийной среды обитания приведет к нашему выпадению из социальной жизни, что для человека, не собранного в самом себе, просто невыносимо. Психофизиологически невыносимо!”