Вопрос номер один. Верите ли вы в чудо? — “Фома”, 2006, № 1.
Тема номера. Из дискуссии, проведенной главным редактором “Фомы” Владимиром Легойдой. Говорит дьякон Андрей Кураев: “Я убежден, что самое главное — чудо, которое может произойти в душе человека. Не переставление гор с места на место в буквальном смысле слова, а возможность сдвинуть „горы своих грехов”, пристрастий, привычек. Это для меня гораздо более значимо. Христос не говорит, что блаженны творящие чудеса. Но — „блаженны чистые сердцем”. В Православии главное — это изменение твоего внутреннего мира. Впрочем, не только в Православии. Даже в Индии многие мудрые люди говорили, что неумный, несовершенный человек старается изменить то, что вне его, а мудрец старается изменить то, что внутри него. И я думаю, истинность Православия доказывается не столько какими-нибудь чудесными исцелениями и пророчествами, сколько тем, что люди, от которых вроде бы и ожидать было нельзя каких-нибудь покаянных перемен, — меняются”.
“Географическая разобщенность писателей с развитием Интернета все больше превращается в фикцию”. С поэтом Бахытом Кенжеевым беседовал Александр Самошин. — “Гипертекст”, Уфа, 2006, № 4.
“…Вообще, мы живем в интересную эпоху: после распада СССР во всех республиках литература начала развиваться более или менее автономно, так сказать, без оглядки на центр. Отмечу, например, прочитанный мною недавно „Ташкентский роман” Евгения Абдуллаева (получивший недавно „Русскую премию”. — П. К. ). Это полноценное, европейской школы произведение — однако написанное на местном материале и на русском языке. Лучший, на мой взгляд, русский прозаик современности — Михаил Шишкин — живет в Цюрихе, который тоже отражается в его прозе. Я полагаю, что географическая и культурная разбросанность русской литературы — фактор скорее благотворный.
— Недавно вы получили достаточно престижную российскую премию “Anthologia” (могли бы и добавить, что учрежденную „Новым миром”, коллега. — П. К. ). Ощущаете ли вы себя неотъемлемой частью литературного процесса?
— Конечно, ощущаю. Я слежу за всем, что пишется, печатаюсь сам, часто бываю в Москве. Но вновь повторю: в эпоху Интернета литература становится явлением глобальным”.
Нина Геташвили. Театр и живопись. Параллели крутого маршрута. — “Русское искусство”, 2006, № 1.
“Репертуар русского театра был жанрово богаче изобразительного искусства. Особенно это касалось московских антреприз”. Речь идет о конце XVIII века. Поведал бы им тогда кто-нибудь о Дягилеве…
Вообще очень полезный, богато иллюстрированный текст, не без той, правда, сухопарой наукообразности, которая в подобном издании выглядит, я бы сказал, немного странно: “Нравственный максимализм русской духовной культуры, поиски объединяющей национальной идеи и общественно-просветительская парадигма второй четверти века (XIX. — П. К. ) привели не только к все возрастающему плюрализму идей и концепций, но и расширению социального состава зрителей как сценических представлений, так и художественных выставок”.
Тонино Гуэрра. Теплый дождь. Роман. Перевод с итальянского Валерия Николаева. — “Дружба народов”, 2006, № 2 <http://magazines.russ.ru/druzhba>.
Тут действуют загадочные фантасмагорические собаки, Генерал Огня, Наполеон Бонапарт, историк Эйдельман и писатель Пушкин, наконец, кинорежиссер Агаджанян, в котором легко угадывается Сергей Параджанов. Много любви на маленьком поле.
“…Мы пересекаем границу между Грузией и Арменией. У Агаджаняна сразу поднимается настроение, потому что мы выезжаем на ровное асфальтированное шоссе. По нему добираемся до Акпата, горной деревушки, жмущейся к большому монастырю, где в течение тридцати лет жил монах-поэт Саят-Нова. Единственные украшения многочисленных зданий ансамбля — небольшие кресты. Каждый монах выцарапывал на камне свой крест и, стоя перед ним, предавался раздумьям. О жизни монаха-поэта и о древнем монастыре Агаджанян сделал один из трех своих фильмов. Я вспомнил кадры, где молодой монах, спасая книги из затопленной библиотеки, поднимал их по приставной лестнице на монастырские крыши, подальше от потоков разбушевавшейся воды, и раскладывал сушиться на солнце.
— Тебе удалось определить место, где он стоял на коленях, ожидая, когда высохнут страницы? — спрашиваю я Агаджаняна.