А propos: “Русское искусство” существует уже два года, выходит и англоязычная версия, и гораздо более богатый, нежели “бумажное издание” (роскошная полиграфия!), Интернет-портал. Главный редактор — Ольга Костина, у “РИ” есть отделение и в Швейцарии.
Вячеслав Пьецух. Письма к Тютчевой. — “Октябрь”, 2006, № 1 <http://magazines.russ.ru/October>.
“Одним словом, путем не с кем поговорить. <…> Тогда я задумался о возрождении эпистолярного жанра, поскольку письма-то можно было писать кому угодно, хоть королеве английской, и куда угодно, хоть в будущее, вовсе не рассчитывая на переписку, и даже мои письма было не обязательно отправлять. Ведь тут одно лукавство, будто бы настоящее человеческое общение — это когда измученная душа говорит, а потом слушает, а потом опять говорит; настоящее человеческое общение — это когда твоя измученная душа безостановочно говорит.
Тем не менее с адресатом вышла некоторая заминка, а именно: я перебрал одну за другой уйму кандидатур. Писать Боруху Спинозе было слишком далеко, Пушкину — не по чину, академику Лихачеву — бессмысленно, потому что он не умней меня. В конце концов я остановился на Анне Федоровне Тютчевой, старшей дочери поэта и фрейлине императорского двора.
Этот выбор я объясняю тем, что, во-первых, все, связанное с Федором Ивановичем Тютчевым, мне остро интересно, хотя и глубоко чужд его оголтелый национализм. Во-вторых, мне до того понравились дневники Анны Федоровны, особенно в части религиозного субъективизма и воззрений на состояние русского общества, что я их четыре раза перечитал; причем с каждым разом меня все настоятельнее преследовало подозрение, что эти дневники писаны исключительно для меня. В-третьих, во внешности Анны Федоровны мне увиделось нечто родственное, даже родное — я вообще питаю слабость к таким хорошим русским лицам, несколько неказистым и акварельного свойства, но прямо-таки светящимся открытостью, внимательным умом и какой-то непривитой, потомственной добротой. Наконец, общение с женщиной (только потому, что она сообщительна) всегда предпочтительней общения с мужчиной, даже и выдающегося художественного дарования, потому что он предсказуем и чересчур безостановочно говорит его измученная душа.
Впрочем, еще можно было адресоваться к Цветаевой, Софье Ковалевской, Ларисе Рейснер, писательнице Тэффи, актрисе Бабановой, светской львице Смирновой-Россет и царевне Софье, но по здравом размышлении в каждой из этих замечательных дам обнаруживался изъян, понижавший, а то и сводивший на нет энергию отношения, и я им давал отвод. Царевна Софья была умна, но уж больно некрасива и деспотична, Цветаева ненормальная, Лариса Рейснер — злая фанатичка, вроде девицы де Теруань.
Итак, мне вздумалось завести переписку с Анной Федоровной Тютчевой, то есть в том смысле переписку, что я трактовал ее дневники как письма издалека…”
Владимир Рецептер. Булгаковиада. — “Звезда”, Санкт-Петербург, 2006, № 1.
От, собственно, мучительных жизненных перипетий великого драматурга и прозаика до — встреч с кинорежиссером Владимиром Бортко, к примеру. И — поминание стремительно уходящих один за другим в последние годы — актеров, режиссеров, художников.
Лазарь Розенталь. Веревка — вервие простое. — “Наше наследие”, № 75-76 (2005).
Эссе известного искусствоведа, между прочим, в свое время репетитора по математике у В. Набокова, Л. В. Розенталя (1894 — 1990) посвящено поэме Блока “Двенадцать”. Л. Р. отталкивается от самиздатского (в ту пору) исследования учителя литературы (и домашнего учителя же! П. Е. Пастернак рассказывал мне, что Якобсон учил и его, и многих), переводчика и поэта Анатолия Якобсона. Исследование называется “Конец трагедии”.
“Самое лучшее — перечесть „Двенадцать” без оглядки на поэта, каким он был в последние годы его жизни, и вообще на то, что происходило в дальнейшем, уже после его смерти, перечесть поэму не как некую тайнопись, а просто как стихи, весьма совершенные стихи”. Но работа Розенталя, написанная в 1963 — 1968 годах, не укладывается в смысл этой цитаты, конечно… Приведу из финала любопытный пассаж:
“Русский девятнадцатый век создал три поэмы: