Они не заставили себя долго ждать.
Сандро Товстоногов приехал в Москву и предложил срочно сделать пьесу-мюзикл по “Трем мушкетерам” Дюма. Это была целиком его идея. Он рвался в ТЮЗ, в главные, и ему надо было помочь... Сандро так и сказал нам с Юрой:
— Шеф рекомендовал мне иметь дело с вами.
Он всегда называл отца — “шефом”. И верно: это предложение в данном случае исходило от главы невидимой корпорации, в которой мы были приняты простыми служащими, и Сандро дал нам понять это. Но мы и без того понимали, что, “взятые в свиту”, должны прежде всего уметь не отказываться от того, что нам предлагает сам “шеф”. Если он зовет “на дело”, отказываться “западло”.
И хотя я уже собирался тогда приступить к работе над пьесой “Холстомер”, пришлось временно отложить этот замысел и срочно выполнять столь неожиданный заказ — делать “Три мушкетера” для Сандро. Что ж, не самая худшая идея! Мы испытали удовольствие от этого труда, и, как убедились, удовольствие на этом спектакле испытывали и зрители: “Три мушкетера” в нашей версии шли на сцене ТЮЗа в Москве восемь или десять сезонов подряд. А потом из трехактного спектакля родился трехсерийный телефильм, прославивший Михаила Боярского на скрипящем потертом седле и множество других звезд. Стихи Юры, мой сценарий и музыка Максима Дунаевского имели первоисточником театральную версию в постановке Сандро Товстоногова с Володей Качаном в главной роли.
А что же сам Гога? Предложил ли он мне что-нибудь ставить после триумфа “Бедной Лизы”? Да, предложил. В журнале “Иностранная литература” он прочитал пьесу Ф. Дюрренматта “Играем Стриндберга” и посоветовал мне ее посмотреть.
— А “Холстомер” вы что, не хотите? — спросил я.
Гога недоумевал:
— Какой “Холстомер”?
— Толстого.
— А-а-а... это про лошадь? Да, видел в Венгрии, как на сцене изображали лошадь... Это интересно было... Чингиза Айтматова они играли... Забыл, как называется... Ну, повесть его, в “Новом мире” еще печаталась у нас... Кино еще у нас Урусевский сделал... Нет, не “Белый пароход”... Это про мальчика... Хотя и там есть великолепные сцены с лошадью... Помните, Марк?
Вот так примерно он опять ушел от разговора о “Холстомере”. Я ему о Толстом, он мне о Чингизе Айтматове, которого видел в Венгрии. Разговор наш происходил в “Современнике” — там Георгий Александрович ставил “Балалайкина” по Салтыкову-Щедрину. Надо сказать, очень хорошо ставил. Как всегда, очень профессионально. Хотя — мне так казалось — не хватало в этой постановке личной боли и щедринского фантазма, театральность забытовлена была, полета не было, уж очень рационалистично все... Однако острота текста необычайная. Прямо хоть с самиздатом соперничай.
— И как это пропустили?
Вот вопрос, который мы всегда в таких случаях задавали.
Автором пьесы был Сергей Михалков. Учись, Розовский, как делать дело. Кого надо в авторы привлекать, чтобы в конце концов одержать победу.
— Я придумал, как оформить “Играем Стриндберга”. Я буду художником этого спектакля, а вы его поставите, Марк.
Верх доверия. Георгий Александрович Товстоногов у меня в художниках-сценографах — уж не сон ли это?.. Но память моя крепка: да, Георгий Александрович предлагал именно такой вариант дальнейшего сотрудничества.
— А “Холстомер”... не хотите “Холстомер”?
— Ах, Марк, да что вы заладили... Где пьеса “Холстомер”?.. Дайте почитать!.. Нет пьесы. А Дюрренматт — есть. Над ним и думайте.
— Хорошо, — сказал я поспешно, зная, что споры с Гогой бесполезны и даже вредны. — Я, конечно, буду все лето думать о Дюрренматте, но пьесу по “Холстомеру” тоже буду писать... вы не откажетесь ее прочитать, когда она будет готова?
— Что вы такое говорите, Марк?! Вы же знаете, как я к вам отношусь!
И снова теплая отеческая улыбка мэтра была для меня драгоценной гарантией, зовущей к непременному началу работы. Конечно, я опять работал без всякого договора, зная, что если Гога сказал, значит, так оно и будет.
Весной 1974 года первый вариант пьесы “История лошади” был мною закончен. Уже без всякого вызова со стороны Товстоногова я привез пьесу в Ленинград и прочитал ее у него дома на квартире.