Я все думал тогда: как он не понимает, что делает. Он же себя позорит. Театр — дело коллективное, и — пойдут разговоры, слухи поползут... “Опомнись!” Хочешь не хочешь, а люди узнают правду и, несомненно, будут на моей стороне. Хоть бы по той простой причине, что истинный человек вечно сочувствует жертве... Это по-русски. А мы в России живем. Так и случилось. “Конокрад” — это, видит Бог, не я придумал.
Получив “мое согласие”, Гога рьяно продолжает репетировать, доводить отдельные сцены. Идет профессиональная предпремьерная муштра. Нормально. И я бы это делал. Но что это, кто это? В полутьме зала возникает группа Гогиных стажеров-режиссеров, которые ведут запись его репетиций — особенно один со светящейся авторучкой старается... То ли для себя, то ли для Истории... Обычно в БДТ так просто не войдешь — охрана дрессированная не пускает без пропуска, но тут... В зале полно людей. Всех вдруг стали пускать. Будущие “очевидцы”. Свидетели.
Интересный ход. Но не единственный из того арсенала, которым он как мастер владеет. Пример? Вот он. Как Гога сделал премьерную афишу. Тут выясняются прелюбопытнейшие детали. Строчку, гласящую “инсценировка М. Розовского по повести „Холстомер””, типография набирает невообразимо мельчайшим, микроскопическим шрифтом! Могут подумать — ну, это уж я поклепствую. А посмотрите на другие афиши БДТ! Сравните, пожалуйста, размеры шрифтов, которыми всегда стандартизируется эта информация. И вы увидите, скажем, что строка “инсценировка Г. А. Товстоногова и Д. М. Шварц” под “Тихим Доном” вдвое больше по высоте и жирнее в толщине. Случайность?.. Нет, у Георгия Александровича не бывает в театре ничего случайного. Фамилия музыканта, бьющего на спектакле в литавры, — и та крупнее моей! Смешно, однако факт... Ну ничем не брезгуют товарищи!.. Еще один момент: на всех афишах фамилия второго режиссера стоит перед фамилией художника. На афише “Истории лошади” эта субординация оказалась нарушенной. Интересно, что в аннотации журнала “Театр” о премьере установленный порядок был возвращен, хотя подобная коррекция рекламы, представленной театром раз и навсегда после премьеры, обычно не производится. За текст афиши ответственен театр, и никто не вправе ничего в этом тексте изменять и тем более переставлять. Однако профессионалы из журнала “Театр”, видимо, посчитали необщепринятый порядок расположения фамилий на афише БДТ обыкновенной оплошностью и сделали у себя исправление. Нет, это не “ловля блох” с моей стороны.
И наконец, третий элемент. “Музыкальное оформление М. Г. Розовского и С. Веткина” — так обозначено было на этот раз мое “композиторство”... Честно ли, когда в спектакле вживую звучат около тридцати (!) оригинальных музыкальных номеров?! По сравнению с “Бедной Лизой”, где прямым текстом указывалось: “музыка М. Г. Розовского”, новая формула была призвана принизить эту сторону моего труда, хотя я, конечно, никогда не претендовал и не претендую на звание настоящего композитора. Однако мелодии мои, лишь аранжировки и некоторые разработки этих мелодий принадлежали С. Е. Розенцвейгу, взявшему псевдоним “С. Веткин”, чтобы не повторяться на афише, ибо информация “Музыкальный руководитель С. Е. Розенцвейг”, видимо, показалась на этот раз Товстоногову недостаточной.
Зачем я об этом вспоминаю? Чтобы показать: Великий Гога готов на все. Я убедился: если он начинает сжирать тебя, знай: ни одна косточка твоя не окажется необглоданной. Любая мелочь необходима, если только “работает” на Гогу. Он — мастер, не пренебрегающий никакой, даже самой мелкой, подножкой. Все средства хороши. Цель оправдывает средства.
Да, теперь балом правил уже не я, а он...
Конечно, те первые три дня были самые тяжелые. Я был подавлен и впервые не шел, а плелся на репетицию. Товстоногов работал над “Историей лошади” еще месяц с лишним. Больше тянуть с премьерой было нельзя.
Что он сделал? Сначала приспособил декорацию, сделанную для Малой сцены, к Большой. Это было нетрудно — что-то расширили, что-то приподняли, но общее решение осталось целиком и полностью.
Первый акт Гога не трогал вообще. Он шел впоследствии один к одному — так, как я его поставил. Изменения коснулись только второго акта. Прежде всего Георгий Александрович убрал седло, водруженное на центральном столбе. Тем самым все мои мизансцены в эпизоде “У князя” были разрушены. Вместо апокалиптической сцены загула Серпуховского мы получили декоративную открыточную картинку: князь полулежал на коврике и подушках и пел романс.