Должно быть, я и в самом деле сильно обгорел. Немного лихорадило. Происходящее меня интересовало, но особой его остроты я не чувствовал.
— Вы откуда? — спросил самый старший — лет тридцати. Здоровущий такой крестьянин с бычьей шеей и мощными руками. И похоже, самый разумный. Лидер.
— Да что там разбираться, — бурчал между тем еще один, длинный. — Мочить давай.
По тому, как вибрировали под моей спиной перильца, я понял, что Славу колотит крупной дрожью. И подумал, что на его месте я бы снял очки.
— Из “Кодори”, — беззаботно сказал я.
— Я же говорю: надо мочить, — снова буркнул длинный.
— А! Менты, значит, — зловеще уточнил первый.
— Мы-то? — рассеянно переспросил я. — Да как сказать... Ну, в каком-то смысле...
— Блин! — с досадой говорил в микрофон человек, показывавший “квадрат”. — Дай сюда! Дурень!
Честно сказать, я понимал тщетность своих усилий. В таких ситуациях люди с миром не расходятся. Ибо сказано: “Не обнажай в тавернах!” Пока есть силы терпеть, не обнажай. Но уж если обнажил, деваться некуда: надо мочить.
Было понятно, что старший и разумный не напрасно медлит. Не хотелось ему с нами вязаться. Очень не хотелось. С одной стороны, ничего плохого мы не делали. С другой — из “Кодори”. Менты не менты, а все равно в “Кодори” люди просто так не попадают...
Ему нужна была соломинка. За которую он мог бы схватиться, чтобы как-то вырулить из этого положения.
И я протянул ему эту соломинку.
— Погодите, мужики, а что за фигня у вас тут в магазине? — спросил я, и с каждым словом мой голос набирал обвинительный пафос. — Это что же такое — в Абхазии нет вина?! Я, конечно, приехал не для того, чтобы пить водку. Но ведь и водки нету!
Пружина слетела с боевого взвода. Они расслабились и дружно загомонили. Правда, длинный еще что-то ворчал, но его не слушали. Он вообще был довольно тупой, этот длинный.
— А! — обрадованно сказал старший. — А что же ты хочешь? Перестройка! Борьба с пьянством!
— Разве пить сухое абхазское вино — это пьянство? — усомнился я.
— Что ты с ними, с дураками, сделаешь! — Он с горечью махнул рукой. — Ведь свои мозги не вставишь! Сколько виноградников порубили!..
— Только в Гагре можно купить, — добавил кто-то и сплюнул. — Но это утром надо ехать...
Я пожал плечами:
— Утром лучше на море...
— А вы откуда? — спросил старший.
— Из Москвы, — ответил я, правильно поняв изменившийся смысл вопроса.
— О! С Москвы!.. С самой Москвы? — уточнил он.
— Ну да, с самой, — кивнул я.
— Слушай, — обрадовался он. — А ты Сашу Козлова знаешь?
Я ненадолго задумался.
— Нет, — с сожалением вздохнул я. — Не знаю.
— А я с ним служил, — сообщил он.
— Ну да, — сказал я. — Понятно. Нет, не встречал...
— В Гагру — это надо часам к восьми, — протянул другой.
— Да ладно, в какую Гагру! — оборвал его старший. — Пошли!
И вопросительно посмотрел на меня — мол, ты идешь, нет?
— Куда? — спросил я.
— Пошли, пошли! — поторопил он. — Увидишь.
Мы со Славой переглянулись.
— Я не пойду, — выговорил Слава.
Это ему не без труда далось.
— Я тебе не пойду! — пригрозил я. — Пошли!
И мы пошли, погружаясь вслед за ними в черные дебри засыпающего поселка.
И все было хорошо. Я почувствовал только один укол неудовольствия: когда кто-то спросил, почему я так странно одеваюсь.
Вернулись часа в три.
Нас проводили до самого дома.
Долго прощались у ворот.
Про “Кодори” никто не вспоминал.
Они повернули назад. Метров через тридцать нестройно затянули невнятную песню.
Слава пошатывался, а на лестнице вообще то и дело спотыкался. Мне приходилось его поддерживать. Это было не так просто. Потому что в одной руке у меня была авоська с чачей — штук шесть поллитровок, а в другой — пятилитровая бутыль с красным вином.
Но белое нес Слава, и я боялся, что он уронит порученную ему трехлитровую банку.
Анатомия свиньи
Далеко не все советские люди имели верное представление об анатомии свиньи. Большинство руководствовалось теми поверхностными умозаключениями, которые можно было сделать, разглядывая прилавки мясных магазинов. Поэтому искренне верило, что организм свиньи состоит из окровавленных костей, кусков желтого сала и щетинистой шкуры с синими печатями. И, надо сказать, это было одно из самых безобидных верований, присущих советским людям.