Люди на трибуне улыбаются толстыми лицами и ответно машут мне руками.
— Ура-а-а-а-а-ррр-а-а-а-а-ррр-а-а-а-а!!! — кричу я вместе со всеми — со всеми!!! вместе!!! — так, что темнеет в глазах. — Ура-а-а-а-а-ррр-а-а-а-а-ррр-а-а-а-а!!!
Еще десять, еще двадцать быстрых шагов единым фронтом, единым телом — и вдруг все кончается, распадается... вянут знамена, падают и исчезают где-то транспаранты... распавшись на составляющие, толпа растекается по широкому проспекту... под ногами россыпь зеленых и красных резинок лопнувших шаров, поломанных флажков, затоптанных бантиков... тянет сладкой вонью шашлычного огня... ноги гудят... над головой лаковая юная зелень чинар и голубизна ясного неба!.. сегодня есть одиннадцать копеек!.. можно отстать от родителей и купить коржик!.. и давиться его пресной рассыпчатой мякотью!.. и запивать лимонадом!..
А потом прямым ходом — к бабушке! За праздничный, за богатый стол: холодец, рыба под маринадом, “ростовская” колбаса!
“Ростовская” — это был второй после коржика символ богатства, неподдельная примета зажиточности. “Надо достать „ростовскую”... ты достала „ростовскую”?.. говорят, была „ростовская”... мне обещали две палки „ростовской”... в горкоме дают „ростовскую”!..” Вопрос жизни, вопрос чести и совести — достать “ростовскую” или не достать. Праздника без “ростовской” — не бывает!
Я ходил на демонстрации когда с отцом, а когда и с мамой. Витюшу Баранова всегда брал отец.
Потому что мать Витюши была в эти дни занята именно тем, что стояла на трибуне. Она улыбалась и махала нам рукой.
Мать Витюши Баранова была партийным работником и носила строгие черно-белые костюмы. Подчеркнуто прямые линии были призваны уничтожить саму идею изобилия и роскоши непосредственно в зародыше.
Разумеется, этот наивный камуфляж никого не мог ввести в заблуждение. Всем было известно, что Барановы — богачи.
Именно поэтому у Барановых всегда водилась “ростовская”. Всегда! Появление “ростовской” из холодильника в будний, ничем не отмеченный простой черномясый календарный день лично меня (то есть пионера в коротких синих штанах и красном галстуке из-под воротника белой рубашки) необыкновенно приятно ошеломляло... Приятно? Пожалуй, нет: неприятно. Кой, к черту, приятно! Я стеснялся в будни есть “ростовскую”! К тому же поедание этой проклятой “ростовской” в будни являлось профанацией праздника!
Теперь-то я понимаю, что на взгляд стороннего наблюдателя, не склонного мерить уровень материального положения с помощью коржика или палки “ростовской”, все мы — и Барановы, и Карахановы, и Климченко, и Меламеды, и Ткачевские, и Курбаковы — пребывали на одном уровне нищеты. Но в ту пору не было сомнений, что Курбаковы все-таки значительно беднее Ткачевских. И это несмотря на то, что наличие или отсутствие известных материальных возможностей определялось вовсе не бедностью или богатством, а справедливостью. Справедливость же не может быть плохой — в отличие от богатства и бедности, всегда несправедливых.
Мамаша Баранова стояла на трибуне в строгом черно-белом костюме, улыбаясь и маша, и динамики надрывались над ее гладко причесанной головой:
— Свобода раводаенствоода енствобратодаство енство атство!!!
Она махала нам рукой, на пальцах которой не было ничего, кроме обручального кольца, какое может позволить себе даже самый скромный партийный работник, и только я во всей толпе знал, какая есть у нее шкатулка, — хвастунишка Баранов тайком показывал.
Партия платила ей за то, что всю жизнь и все силы она отдавала борьбе за освобождение человечества, неустанно сражаясь за свободу, равенство и братство, и поэтому было справедливо, что в этой большой черной шкатулке сияющее золото браслетов и колец причудливо мешалось с калейдоскопическим сверканьицем мелких бриллиантов.
Ботинки
То, что ноги должны быть в тепле, известно всем. Размышляя над проблемой приобретения зимних ботинок, я прислушивался к мнениям, высказываемым бывалыми ходоками. Большая часть рекомендаций сводилась к тому, что зимние ботинки ни в коем случае не должны быть малы. Более того, они не должны быть даже нисколечко тесны — ибо только в больших, просторных ботинках, могущих быть оснащенными толстыми войлочными стельками (а то и не одной), нога чувствует себя именно как веселый скворец в умелой руке птицелова — недостаточно свободно, чтобы улететь, но и не так тесно, чтобы задохнуться.