Но еще до того, как Елена Николаевна начала подозревать неладное по ряду признаков, известных только женщинам, состоящим во втором браке, Сергею пришлось пережить несколько тяжелых разговоров с вездесущей и все ведающей Ириной. Ирина корила Сергея за неразборчивость, легкомыслие, требовала, чтобы он поклялся, что ничего этого больше не повторится, что он забудет и думать о своих распутных девках. Сергей искренне клялся, но вскоре, доведенный до ручки этой самой еженедельной “Поэмой экстаза”, забывал свои страшные клятвы и как-то автоматически, без участия воли и разума, внезапно оказывался в чужой постели, выписывая сложные па африканского ритуального танца или, на худой конец, буги-вуги.
Это безобразие бесконечно продолжаться не могло, и вскоре Елена Николаевна, на основании нового негативного жизненного материала скорректировав свои представления о счастливой семье, ушла окончательно и безвозвратно. Ирина по этому поводу сильно переживала. И казнила не только Сергея, но и себя, поскольку именно она не смогла найти к нему должного подхода, не сумела отыскать те необходимые слова, которые смогли бы предотвратить катастрофу в его новой семье. В общем, объяснения для Сергея были не из приятных.
— Послушай, — с откупориванием новой бутылки мы уже перешли на “ты”. — А ты уверен, что это все-таки реальный голос Ирины? — оборвал я на полуслове Сергея.
— А как же! — ответил он с таким чувством, словно у него намеревались отнять самое для него дорогое. — Я и эксперимент проводил. Записал наш разговор на магнитофон. И дома его прослушал. Все абсолютно точно. Да ты и сам сейчас сможешь убедиться… Так, Ирина?
— Здравствуйте, Владимир Яковлевич, — где-то совсем рядом прозвучал приятный женский голос.
Я вздрогнул и расплескал полрюмки.
— Здравствуйте, Ирина, — ответил я как можно бодрее, глядя прямо перед собой. Ответил — и тут же спохватился: может быть, вместо пожелания здоровья было бы уместнее “покойтесь с миром”. Или с “миро” — черт его разберет эту специфическую терминологию. Вдруг она воспримет пожелание здоровья как издевательство?
Хотя, конечно, мысль моя, метнувшаяся в мозгу двадцатипятиколенчатой молнией, была намного сложнее. Безумным многозвенным зигзагом она отрикошечивала от двух параллельных плоскостей-концепций — материалистической и идеалистической. На одной из них мысль ударялась лбом в аксиому “материя первична. Сознание является продуктом материи”. И, потирая ушибленный лоб, поворачивала к противоположной плоскости. Где ей давали увесистого пинка, внушая, что “сознание первично. Именно оно и создало всю эту гнилую материю”. Жалобно повизгивая, мысль пыталась найти истину там, где бьют по костяному лбу, а не по мягкому седалищу. И там ей внушали, что материя вечна, а сознание окончательно и бесповоротно исчезает сразу же после того, как в высокоорганизованной материи, которой является человеческий мозг, прекращаются биохимические процессы. И опять по лбу! Оппоненты уже поджидали в другом лагере с неопровержимыми аргументами своей правоты: материя существует до тех пор, пока этого хочет мировой разум. И кирзовым сапогом сорок седьмого размера по ягодицам. А с противоположной стороны уже кричат о том, что при известном допущении бессмертием человека можно считать совокупность произведенных им материальных и духовных ценностей, которыми будут пользоваться его потомки, с благодарностью его вспоминая. И, замахнувшись, попадают в пустоту, поскольку мысль уже выслушивает то, что душа бессмертна, и ей вообще не надо ни хрена производить. Надо только лишь спасать себя во имя будущей вечной жизни… Короче, пинг-понг, слалом и схватка абсолютно равных по силам борцов в одном флаконе.
— Ну, мы с вами вроде бы как и познакомлены, — сказала между тем Ирина.
— Да, конечно, более чем, — ответил я.
— Это я попросила Сережу, чтобы он вас пригласил. Уж не обессудьте.