Все эти пространства легко и внезапно переходят друг в друга. Стоит открыть дверь, посмотреть в окно или взглянуть сквозь дырочку, прожженную сигаретой в нижнем белье, — и вот уже другая реальность. Временнбые пласты тоже принципиально и тщательно перемешаны: завтра, вчера, сегодня, давно, всегда, никогда… И в результате с первого раза понять происходящее в фильме практически невозможно. Со второго раза становится понятнее, но тоже не до конца. В целом картина напоминает гостиницу-лабиринт со множеством комнат и провалами меж этажами. И хотя все ключи выложены при входе на стойке портье, понять, какой из них какую дверь открывает, можно, только пройдя по этой путанице коридоров не один раз. Но дело, кажется, того стоит.
Фильм начинается с черно-белого эпизода в отеле. Мужчина и женщина с туманными пятнами вместо лиц идут по коридору: “Я не узнаю этот коридор”. — “Это наша комната”. — “У меня нет ключа”. — “Вот он. Ты отдала его мне”… Дальше в номере происходит эротическая сцена с легким садистским оттенком. Это первая подсказка-метафора: речь в фильме от начала и до конца — о насилии мужчины над женщиной, насилии игровом (в данном случае мужчина заставляет партнершу изображать шлюху), но оттого не менее жестоком.
Дальше мы видим заплаканную девушку (ту, что была в комнате?), которая со слезами смотрит по телевизору ситком про кроликов (за кадром звучит бодрый, жизнерадостный смех). Один из кроликов выходит за дверь и дематериализуется в помпезном, ампирном интерьере, где между двумя мужчинами происходит диалог по-польски: “Чего ты хочешь?” — “Я хочу войти, понимаешь?” — “Да, я понимаю, ты ищешь вход”… И после этого мы попадаем в дом Никки, куда является соседка, похожая на ведьму из сказки, и в натянутой беседе (накрашенная старушка с дергающимся лицом — явно неадекватна) выдает основную порцию подсказок-ключей. Она выбалтывает практически все: и то, что Никки получит вожделенную роль, и то, что муж ее примет решающее участие в дальнейших событиях, что в деле будет замешано какое-то “волшебство”, а кончится все убийством — “грязным, блядским убийством”; называет даже время смерти — “после полуночи”. Загадочно, но весьма точно излагает соседка и сюжет сказки, причем в двух вариантах. Первый: “Жил-был мальчик. Однажды он вышел на улицу. Увидел мир и создал отражение. Так родилось зло. И оно побежало за мальчиком”. Второй вариант: “Жила-была девочка. Она вышла погулять и потерялась на рыночной площади. Потому что родилась только наполовину…”
Последнее, что нужно знать зрителю, дабы разобраться в сюжете “ВНУТРЕННЕЙ ИМПЕРИИ”, — то, что “Печальные дни” — римейк “проклятой”, недоснятой картины по мотивам польских цыганских легенд, сообщает на репетиции режиссер фильма, где снимается Никки (Джереми Айронс). Всё. На двадцатой минуте трехчасовой без малого ленты все основные вешки расставлены, и дальше вместе с героиней Лауры Дерн мы с головой проваливаемся в “кроличью нору”. В этот проклятый сказочный мир, где есть плачущая у телевизора “Потерянная девушка” (Каролина Грушка) — душа то ли убитой польской актрисы, то ли (тоже убитой?) героини неснятого фильма, которая все смотрит и смотрит нудный ситком из жизни кроликов (то ли тот недовоплощенный замысел, то ли просто свою историю, которая должна быть воплощена на экране, дабы неприкаянная душа обрела наконец покой). Есть ужасный мучитель-гипнотизер (это он в начале “хотел войти”) по имени то ли Спазм, то ли Призрак (он же, кажется, и убийца). Есть некий “неоплаченный счет”… И нужно счет оплатить, пленную душу спасти, доиграть недоигранную историю, снять проклятье. Страшноватая эта миссия и ложится на плечи актрисы Никки, которая, приступая к съемкам, не очень понимает, что ее ждет, в какое жуткое приключение втянут ее изысканно вежливый режиссер (“мальчик, создавший отражение”?) и его ассистент — странноватый старичок по имени Фредди (Гарри Дин Стентон) с явными способностями к гипнозу.
Первая бездна, в которую ей предстоит провалиться, — сладкое наваждение адюльтера. Эротическая атмосфера на площадке накалена до предела. Красавчик партнер Дэвон (Джастин Теру) пожирает ее глазами. Постепенно Дэвон и Никки все больше теряют грань между самими собой и своими персонажами — любовниками Билли и Сью. И вот уже они оказываются в койке под зеленым стеганым одеялом, а ревнивый муж (ей кажется?) бродит тут же по коридору. Он ведь предупреждал, что “всякое действие влечет за собой последствия; и они будут чудовищными”. Никки смертельно напугана: “Я чувствую, что-то произошло. Он все знает”. Но в этой сцене она еще из последних сил цепляется за себя, кричит Дэвону, который зовет ее “Сью”: “Я Никки, Никки Грейс!” — но тщетно. На нее накатывает неодолимая волна то ли видений, то ли воспоминаний. Ею уже овладело нечто (или же Некто?).