Тем не менее эта небольшая книга оказалась на редкость густо населенной персонажами. Я не часто встречал поэтические книги, где такое количество людей живет, говорит, бранится, любит, не любит, встречается, расходится.
И лучшие стихи в этой книге, на мой вкус, относятся не к традиционной медитативной лирике, а именно к драматическим сценам.
Вот, например, три товарища отправляются обворовывать брошенный заводской цех. «Обворовывать» — слово неточное, поскольку что это за воровство, если все и так брошено. Кроме крайне ценных вещей — например, дверных ручек — герой прихватывает с собой чайник. И его друг говорит: «За чайником могут прийти». Да кто туда придет! Туда уже никогда не ступит нога человека!
Прошло 10 лет, судьба у трех товарищей сложилась непросто — один после армии инвалид, другой — в психушке, а лирический герой, судя по всему, вообще подался в писатели. Но последняя строка стихотворения звучит так: «А чайник мы тогда вернули». Это трогательно и как-то по-хорошему точно. Цех — что ему будет? Это собственность государственная, то есть ничья, а вот чайник — он ведь наверняка чей-то.
Лучшее, на мой взгляд, стихотворение в книге называется «Эдем». Оно о том, как юноша и девушка ходили в некий сад, где стоял Тимирязев, собирали яблоки, которых там было полно, и были счастливы. Но все кончается.
Два года прошло. Нам не встретиться тут,
У каждого — новый трамвайный маршрут.
Студенты в саду неволшебном
Подняли забор. У центральных ворот
Охранник и рыжая сука живёт —
Дворняга. И вход по служебным.
Так теперь выглядит вход в «Потерянный рай». Стихи у Переверзина часто именно прозаические — заканчиваются не исчерпанием высказывания, а завершением сюжета. Возможно, он еще займется прозой всерьез.
Д м и т р и й Г р и г о р ь е в. Другой фотограф. Книга стихотворений. М., «Центр современной литературы», 2009, 88 стр. (Серия « st1:personname w:st="on" Русский Гулливер /st1:personname »).
Валерий Шубинский — критик тонкий и точный — пишет в предисловии к этой книге: «Дмитрий Григорьев <…> как плотник, сколачивающий из крупных досок простую и прочную конструкцию, которая, ко всеобщему удивлению, способна летать».
Так и есть. Григорьев работает прямым называнием вещей, он использует чистые цвета — красный, черный, зеленый (и много других, и почти без оттенков), он берет большие слова — слезы, огонь, небо. Это — техника примитивизма.
А можно ли так писать? Не станет ли все, что получается с помощью такой техники, тривиальным повтором чужих, много раз говоренных слов? Оказывается, нет.
Но интересно попробовать понять, почему же эти фанерные самолеты летают. На мой взгляд, все дело в том, что на фоне общих называний и чистых цветов вдруг происходит перелом, переход на другой уровень релевантности — высказывание конкретизируется, становится сугубо личным, частным, а потому достоверным.
И эта конкретность дарит доверием и общие вещи, и они тоже обретают жизнь. И фанерный самолет взлетает, потому ясно: в нем сидит человек.
Он едет мимо нашего дома
на телеге, полной застывших слёз,
он засеял уже всю дорогу
и нам целый мешок привёз.
Молоко превращается в простоквашу,
дорога становится глиняной кашей,
мешок тяжёлый лежит у порога,
открывать его страшно.
Вот это явление мешка и делает стихи — стихами. Его страшно открывать, страшно, страшно…
П е т р Р а з у м н о в. Ловушка. Книга стихов. СПб., «ИНАПРЕСС», 2008, 80 стр.
Петр Разумнов трогает (пробует) словом мир или плоть и сразу же отступает. Не потому что боится обжечься или пораниться, а потому что сейчас для него слушать важнее, чем говорить. Это вообще-то молодости не свойственно, но стихи у него молодые, ломаные, непричесанные, босые.
Поэта удивляет вибрация естества, когда его касается язык. Эти прикосновения иногда точные, иногда ошибочные, иногда смелые, иногда робкие.
Тем не менее многое уже найдено: недопроявленность собственной речи компенсируется чутким слухом и внимаем к чужой.
Разумнову лучше всего удается не продолжение речи, а ее обрывание, которое подчеркивает глубину молчания. В этом его поэзия, пожалуй, близка стихам Сергея Стратановского, написавшего к книге сочувственное предисловие. Эта близость видна, например, по отсутствию точки в конце стихотворения — фирменный знак Стратановского.