Именно «перемена участи» и задает происходящему необходимую толику абсурдности, делая все происходящее дальше единственно возможным. Логичным в вящей нелогичности. Мать, истязающая свою дочь; дочь, издевающаяся над престарелой матерью, — все это становится возможным из-за первоначального смещения акцентов, сигнализирующего зрителю о ненатуральности происходящего.
Образ Мэг Фолан, блистательно разыгранный И. Маленьких, и задает систему координат, в которой с одной стороны существует дебильный Рэй Дули (М. Орлов), а с другой — незадачливый любовник Пэйто. Ну и дочка Морин, разумеется, как перезревшая, перебродившая вишенка на самой что ни на есть верхушке прокисшего бисквитного торта, необходимая для завершения конструкции.
«Череп из Коннемары»
Вторая часть «Линэйнской трилогии» Мартина Макдонаха заставляет вспомнить Джойса и Фолкнера. Фолкнера в смысле единства хронотопа: события в «Черепе из Коннемары» происходят месяц спустя после событий, описанных в «Красавице
из Линэна». И хотя персонажи в ней иные, но актеры-то остались прежними, из-за чего масса не только текстуальных, но и игровых отсылок соединяет два фрагмента в куски единого эпического полотна; так маленький ирландский город уподобляется Йокнопатофе. Джойс вспоминается потому, что развитие показа идет вглубь и фиксирует распад места, заполненного фриками, подобно медленной смене (с макро на микро) оптики в «Улиссе».
Если первый спектакль, несмотря на неуют основной коллизии противостояния между матерью и дочкой, был оформлен в законченный (уютный) интерьер квартиры, то теперь квартира эта (или не эта) оказывается разорванной, разомкнутой и занимает левый угол сцены, а всю правую сторону занимает кладбище — кресты, оградки, мерзлые кустики в тумане.
Примерно по такому же принципу (третьим спектаклем проверим это предположение) построен и «Улисс», микроскоп (или телескоп) которого постоянно подкручивают так, что становятся различимыми все более мелкие детали, — с каждой частью все более и более мелкие, пока Джойс не добирается до психологических атомов и архетипов, из которых составлен финальный монолог Молли. Но если «Улисс» заканчивается символическим утверждением мира и миру («...да»), то Макдонах ставит этому миру «ноль». Его мизантропия — это решительное и бесповоротное «нет» и городу и миру.
Пьесы Макдонаха не назовешь густонаселенными — это квартет действующих лиц, из которых одна пара оказывается главной, вторая — эпизодической, но тем не менее такой же важной для резких сюжетных поворотов, определяющих линейное линэйнское существование.
Макдонах «снимает» без склеек, длинными кусками — сцена от начала и до конца развивается без какого бы то ни было монтажа, в режиме реального времени.
Из-за этого все персонажи оказываются словно бы под лупой, причинно-следственные связи прослеживаются во всех полутонах и оттенках, куда драматург вплетает опознаваемые уже лейтмотивы (телесные выделения, упоминания близких и дальних родственников, диетическая еда в «Красавице из Линэна» и алкоголь в «Черепе из Коннемары»).
Весь этот нарастающий абсурд режиссер Федотов разыгрывает с тонкостью и пристрастием русского психологического романа.
Я знаю, как Сергей Федотов работает, бывал на его репетициях. Дотошный до правдоподобных деталей, Федотов вытаскивает символическое звучание из обыденных явлений как бы поверх их обыденного существования. Важно запустить механизм повышенного символического ожидания, в вираже которого любые реплики обретают объем и многозвучность.
Черный юмор Макдонаха он решает несколько тяжеловесным и подробным бэкграундом, заостряя и акцентируя ирландский гротеск в стиле каких-нибудь шукшинских «чудиков» или распутинского «Прощания с Матёрой». Разумеется, это не Россия, как и не Ирландия, но некоторая вненаходимость, позволяющая на основе конкретной ситуации сделать широкоформатные обобщения о сути человеческой природы.
Дотошно воспроизведенный шарж оборачивается развернутым memento mori, в котором нет слез, один только смех, бессмысленный и беспощадный. Ибо над кем смеетесь? Над собой смеетесь, рассматривая чудаковатых парней, раскапывающих могилы, собирающих кости покойников и разбивающих их потом в тазу.