“Москва была 1-й ступенью ссылки, что сейчас кажется невероятным. Казалось бы, какой смысл ссылать провинившегося из Петербурга в старую столицу, остающуюся культурным и умственным центром? Получается, что единственный — удалить от центра власти, от близости власти, и только это”.
“В „Поднятой целине” герои не пьют. Совсем. Только белобандиты Половцев и Лятьевский”.
Дмитрий Быков. “Все великое делается вне формата”. Беседу вел Юрий Володарский. — “2000”, Киев, 2011, № 16, 22 — 28 апреля <http://2000.net.ua>.
“Когда я писал финал „Оправдания”, я дико рыдал на клавиатуру огромными крокодильими слезами. <...> Крокодильими — я ведь сам все это придумал. Я рыдал, когда писал главу с Зайкой в конце „Орфографии”. И рыдал, когда писал последнюю главу „Остромова”, — это был ужас. Я все делал для того, чтобы такого финала не случилось. Но, по логике событий, иного быть не могло”.
Владимир Вейхман. Поэты той поры. — “Урал”, Екатеринбург, 2011, № 4 <http://magazines.russ.ru/ural>.
Алик Ривин. Павел Гандельман. Алексей Лебедев. Игорь Ринк. Анатолий Клещенко. Предвоенный Ленинград. “<...> жить на что-то было надо, и поэт ловил кошек и сдавал их для опытов в научный институт. Однако подопытные животные там не всегда были нужны. Алик [Ривин] отправлялся в библиотеку и, как всегда, проходил в читальный зал, оставив мешок с кошками в гардеробе”.
Верное дитя. О. А. Седакова об Осипе Мандельштаме. Вопросы задавали Юлия Балакшина и Нина-Инна Ткаченко. — “Кифа”, М., Санкт-Петербург, 2011, № 1 (123), январь <http://gazetakifa.ru>.
Говорит Ольга Седакова: “Мандельштам не был политическим мыслителем. Он не видел мир в категориях „классов”, „партий”, даже „режимов”. Он не был человеком „идейным”, как часто бывает с русскими интеллигентами. Н. Я. Мандельштам гораздо резче и системнее видит социальную реальность (я имею в виду ее воспоминания), видит всю работу этой государственной машины, ее узлы и винтики. В свое время для меня и для многих моих ровесников „Воспоминания” Н. Я. Мандельштам стали своего рода учебником политической истории СССР, пособием по сознательному сопротивлению этому уродству и невежеству. В этом смысле проза Надежды Яковлевны — замечательное дополнение к творчеству О. Мандельштама. Ее мысль с мандельштамовской роднит радикализм; но это несколько разные радикализмы”.
Cм. также: Ольга Седакова, “Свободный ум видит истину как она есть и не беспокоится, как его поймут. Поэт, писатель, ученый об одиночестве, вере, вреде педагогики и пользе курения” — “Новая газета”, 2011, № 41, 18 апреля <http://www.novayagazeta.ru> .
Дмитрий Волчек. Корни поэзии и мусор восьмидесятых. — “ SvobodaNews.ru ”, 2011, 20 апреля <http://www.svobodanews.ru>.
Говорит Михаил Золотоносов: “Скажем, с тем же Булгаковым, которым я довольно долго занимался. Ему приписали знание всей мировой культуры, включая альбигойцев. А он читал дешевые масскультовские романы и Брокгауза и Ефрона. Основной источник его сведений — это Брокгауз и Ефрон. Понятно, что это энциклопедия, поэтому у него и то, и другое, и пятое, и двадцатое. <...> Потому что есть такие комментарии к Мандельштаму, естественно, к „Стихам о неизвестном солдате” и прочему, которые можно принять за достоверные, только если посчитать, что Мандельштам читал эти статьи о себе. Потому что то, что ему инкриминируют знание вообще всего, это какое-то безумие”.
Иван Вырыпаев. Я заставляю вас поверить в то, чего нет. Драматург и кинорежиссер — о способах разговора, силе чувства, уловках творцов. — “Новая газета”, 2011, № 38, 11 апреля <http://www.novayagazeta.ru>.
“Гришковец действует по системе Станиславского, только партнером у него не стоящий на сцене человек, а зритель, сидящий в зале. Он вышел со сверхзадачей — „Я хочу изменить зал, я хочу, чтобы с ними что-то произошло”, — и он это делает!”
“Почему новая драма не может совершить прорыв? Потому, что, сбросив школу, Фоменко, Каму Гинкаса, пошла вперед, не взяв с собой профессионального оснащения и к тому же еще не заметив смену восприятия. Прежде чем идеи прозвучат, они должны попасть в сердце человека, а для этого нужно заговорить с ним на одном языке. Я был на концерте группы U2. Американский парень со сцены говорит о социальной справедливости, да о чем угодно, он говорит о том, о чем хочет говорить „Театр.doc”, — и девяносто тысяч человек воспринимают это с открытым сердцем, рыдая. Девяносто тысяч, а не триста человек! Почему? Потому, что U2 — это новая драма, Боно — это театр. Какая разница, что он не говорит текст. Конечно, мы можем сказать, музыка всегда точнее попадает в нас, но, может быть, нам стоит придумать такую новую драму, которая попадает в нас”.