Во-вторых, книга потрясающе написана. Мой любимый текст в ней — «Адмиралтейская игла». Сама «игла» — «не мечтательная недотрога, отраженная в тысяче зеркал цитат, а хищная хозяйка мастерской совершенно новых тем и сюжетов». Звукозапись — «мумифицирует тело голоса с последующим воскрешением». Наконец, об одном из назначений поэзии: «Последняя функция универсального поэтического прибора — измерения давления пара в государственном котле».
Честно говоря, я думал, что таких книжек сейчас больше не пишут. Она напоминает мне счастливые для читателей времена, когда изящная словесность, филология и философия были заодно. Веселая наука.
Андрей Синявский. «Опавшие листья» Василия Васильевича Розанова. M., Захаров, 1999, 318 стр.
Перед нами очередной том собрания сочинений Синявского (впрочем, не нумерованного), затеянного издателем Захаровым. К сожалению, это значительное в нынешней книгоиздательской и культурной ситуации событие как-то не получило должного резонанса. Между тем Синявский — если не «наше все» в неподцензурной, вольной послевоенной литературе, то «почти все». Его влияние — прежде всего стилистическое, даже, я бы сказал, интонационное — испытывают на себе многие литераторы, и не только с богатым андерграундным прошлым. Его политическая позиция, бескомпромиссная, этически безупречная, и ныне не многим по зубам (да и по ноздре, как выразился бы Набоков). Быть может, поэтому Синявского после его смерти стали вспоминать все реже и реже…
Но так или иначе спасибо издателю Захарову, затеявшему печатание сочинений, вышедших из-под пера кентавра, которого звали «Андрей Синявский/Абрам Терц». Книгу о Розанове написал Синявский. Это многое объясняет в ее содержании.
Василию Васильевичу Розанову не так уж повезло с исследователями и биографами. В их компании сочинение Синявского занимает особое место. Книга Голлербаха была лишь наброском, очерком будущих биографий Василия Васильевича, брошюрка Шкловского — сводом весьма важных, но достаточно частных наблюдений (в котором, заметим в скобках, автора занимали скорее проблемы собственного новаторского метода исследования, нежели сам его — исследования — объект), многостраничная биография Сукача — просто многостраничная биография с элементами так называемой «истории идей». Книга Синявского — совсем особый случай.
В некотором отношении ее можно счесть устаревшей. Прежде всего потому, что написана она с неким все-таки пафосом первопроходца, с близорукой нежностью археолога, кисточкой расчищающего от напластований советского лит. гумуса очертания истинной Трои русской культуры — серебряного века. Сейчас вряд ли стоит ожидать подобных чувств от исследователя. Во-вторых, книга Синявского — переработка его курса лекций, прочитанного в Сорбонне в 1974–1975 годах. Иностранцам приходилось многое объяснять; многое из того, что «свои» поймут по умолчанию (хотя не знаю. Книга ведь была впервые издана в Париже, в «Синтаксисе», в 1982 году, и явно не только для «внутреннего», эмигрантского, потребления; почему бы не считать советского читателя, так сказать, «иностранцем» по отношению к почти неведомому ему, легендарному — тогда — серебряному веку?). Поэтому есть в этой книге объяснения и по поводу философии Николая Федорова, и по поводу политической позиции газеты «Новое время». Есть и явные неточности; например, сложно назвать литературную форму, найденную Розановым в «Опавших листьях», «афоризмом». Думаю, «афоризм» появился здесь именно для французов — нации Лабрюйера и Шамфора.
Но несмотря на все эти обстоятельства книга Синявского великолепна. Такого Синявского мы еще не знали. Этот писатель выполнил тяжелейший «тур-де-форс» — он сочинил идеальную научно-популярную книгу о Розанове. Нет ничего лучше для начала знакомства с этим автором. Именно ее можно рекомендовать студентам. А написать хороший учебник (это мое глубочайшее убеждение) гораздо сложнее, чем сделать хорошее исследование. Здесь талант нужен.
Майкл Уолцер. Компания критиков. Социальная критика и политические пристрастия XX века. М., «Идея Пресс»; «Дом интеллектуальной книги», 1999, 360 стр.
Скажу пошлость: «Очень своевременная книга». Прежде всего с социокультурной точки зрения. При том, что издательская, журнально-газетная оргия в нашей стране продолжается (несмотря на войны и дефолты), при том, что только ленивый не сочиняет (и публикует) нечто обличительное, злое, недовольное, ироничное, остроумно-тонкое, настоящей «социальной критики» в стране нет. Декадентского вида политологи и геополитики в немыслимого оттенка галстуках не в состоянии породить нечто по-настоящему оппозиционное, вскрыть социальные и политические болезни, дать некую (пусть ложную) альтернативу. Все дело сводится к разговорам об осточертевшей ментальности, безнадежной коррумпированности, электоральной недостаточности и исторической предопределенности. Что-то я не встречал публициста, который бы честно признался: вот не нравятся мне буржуи, культура мне буржуйская обрыдла, вот я (совершенно ответственно — это важно!) предлагаю такие и такие варианты развития. Именно «развития», движения вперед, а не в портяночный рай ретроспективных утопий (соответственно фантасты из «Завтра» не в счет). Русское общество испытывает интеллектуальную недостаточность — если модернизированную националистическую идеологию худо-бедно смогло сформулировать, даже на некий «либерализм» (в традиционном понимании) кое-что накапало (хотя и немного), то уж с новой «социальной критикой», с «новой левой идеей» — совсем никак. Между тем потребность в ней ощущает довольно большая социальная группа, сформировавшаяся в последние десять лет. Эпоха молодых новорусских яппи, этих нечеловечески серьезных офисных мальчиков и девочек, подходит к концу.