Семейная история в романе “Прохождение тени” мастерски сочленена с другой линией, тоже носящей автобиографический характер: историей слепых музыкантов-кавказцев, студентов музыкального училища в одном из северокавказских городов, и их русской подруги. Город в романе Полянской не назван, и в свое время я ошиблась, предположив в статье об этом романе, что речь идет о Пятигорске, — ошибка эта, к сожалению, была повторена несколькими критиками. На самом деле И. Полянская описывает город Орджоникидзе, в музыкальное училище которого она поступила после окончания школы. Так получилось, что ее определили в группу слепых студентов. Воспоминания об опыте общения с незрячими музыкально одаренными юношами, по признанию писательницы, и были тем импульсом, который дал толчок к написанию романа.
Самостоятельным героем является музыка. Музыка — не только в рассуждениях о ней молодых музыкантов и непрестанном ее исполнении, в смелых попытках автора описать ее воздействие. Музыка, как обмолвился автор, для нее аналог внутренней жизни, сам строй фразы Полянской музыкален, а композиция романа не раз заставляла критиков сравнивать его с музыкальным произведением — чаще всего с симфонией.
О романе “Прохождение тени” много писали: все признавали самобытность прозы Полянской, интеллектуализм, безжалостную проницательность, редкое словесное мастерство. Роман был выдвинут на Букеровскую премию и попал в шестерку финалистов. Пресса, рассуждающая перед каждым финалом Букера о возможном победителе, предсказывала победу Ирине Полянской. (Я тоже высказала в “Литературной газете” подобное же предположение.)
Но жюри решило по-своему. Говорят, американская славистка, входящая в число судей, призвала коллег поступить неординарно и обмануть всеобщие ожидания. Я не большой любитель подвергать критике решения букеровского жюри и тем более видеть в них заговор, умысел, чью-то закулисную злую волю: слишком хорошо знаю, что эти решения принимаются без давления извне. Но они не свободны от личных вкусов, пристрастий и игры случая. То, что премия обошла тогда роман Полянской, было не столько взвешенным решением, сколько капризом жюри (не случайно два его члена взбунтовались и вынесли сор из избы, чего обычно не происходит).
Но премия — премией, а признание — признанием. Имя Ирина Полянская себе завоевала. Ее рассказы охотно печатают журналы, у нее выходят книги, ее переводят на иностранные языки и награждают зарубежными литературными премиями. Хорошие рассказчики редко бывают хорошими романистами. Ирине Полянской давались разные жанры. И все же ее дар романиста мне кажется более своеобычным. Недаром ее тянуло к большой форме, хотя работа над романами требовала чисто физически тех сил, которых у нее становилось все меньше.
Поразительно мужество этой хрупкой и очень красивой женщины. Мужественна ее литература: в этом смысле она дочь своего отца, бесстрашного человека, несгибаемость которого, возможно, и стала одной из причин его разрыва с дочерью: ведь чтобы столь глубоко и беспристрастно разобраться в семейной драме своих родителей, нужна, как она сама замечает, экзистенциальная смелость. Мужественно ее жизненное, бытовое поведение. Болезнь позвоночника причиняла ей сильные боли (легче было работать лежа), и все же она задумывает романы, требующие серьезных библиотечных и архивных занятий, и подолгу просиживает в библиотеке, запасшись набором обезболивающих средств. Она экспериментирует с жанрами. Ее проза становится все более и более многоплановой, все более интеллектуальной и усложненной. Роман “Читающая вода” (впервые опубликован в “Новом мире” за 1999 год, № 9, 10) — смелое соединение психологической прозы с культурологической эссеистикой. Главная героиня не просто встречается с пожилым вальяжным кинорежиссером, выспрашивая у него драгоценные подробности жизни его знаменитых современников и пытаясь понять, как этот довольно заурядный и конформный человек мог снять гениальный фильм, который приговорили к экстраординарному способу уничтожения: ленту постановили смыть. Она пишет еще и работу по истории кино. Правда, ни одному аспиранту не под силу развернуть ту метафору кинематографа как новой сетчатки, которая заменяет собственное видение мира, показывая, как история кинематографа подменяет историю ХХ века, не под силу сам размах блестящей эссеистики Полянской.