А Данте и взаправду возникает в книге. И явно: “А ведь и ты — не так хотел, / и я — не так хотела, / в руке б рука, до райских врат, — / воскресшей Беатриче…”, и как тайный проводник, когда Иванова спускается по эскалатору терцин в ад московского метро в поисках своего Орфея.
Я столько лет — одна среди теней,
такою же невзрачнейшею тенью,
но остальных согбенней и темней,
обречена посмертному смятенью,
озарена ущербною луной,
подобна молчаливому растенью,
почти забыв о музыке земной,
ютилась здесь, в развалинах Аида,—
что я не вижу — кто передо мной,
лишенный и величия, и вида,
мелодией безумной и больной
тревожит воздух вечности ночной…
Расположение стихов Лапшиной вперемежку со стихами Ивановой оказалось не совсем удачно. Она “тихий” автор, если понимать под этим не отсутствие темперамента, а сдержанность и прозрачность слога, так что пришлось читать ее стихи отдельно, чтобы не “наплывали” интонации “громкой” напарницы. Стихи Лапшиной, хотя и неровные, отличаются удивительным для современной поэзии целомудрием, смирением и внутренней силой: “И чтобы муку на листе / в муку перемолоть, / живу, как дева — в чистоте, / превозмогая плоть <…> без соприкосновенья тел, / без боли — наповал, / как будто ангел пролетел / и в лоб поцеловал”. Причем во всем этом не поза — чувствуется реальное жизненное делание, живая “душа”. Иначе не получилось бы вот так сказать, продолжая Пушкина:
Я прощаюсь бесслезно, но несколько слов о любви:
это все хорошо, что она веселей и моложе.
Эту девочку хрупкую, Господи, благослови.
Я молилась не зря, и Ты дал ему ангела, Боже.
И на этом хватит об ангелах.
Александр О’Карпов. М., Издатель И. В. Балабанов, 2004, 672 стр., ил., с приложением CD.
В иллюминатор
Грустно глядит космонавт.
Несостыковка.
Один из самых известных бардов своего поколения, участник Творческой ассоциации “32-е Августа”, лидер и солист ансамбля кельтской музыки “Ruadan”, переводчик Александр О’Карпов (литературный и сценический псевдоним Александра Карпова) погиб во время спецоперации по освобождению заложников “Норд-Оста”. Не проснулся. Ему был 31 год.
Его сольный альбом “Дорога в Дублин” стал для меня открытием в жанре бардовской песни за несколько последних лет. Песни О’Карпова совсем не похожи на заунывный трехаккордный (и трехтемный) каэспэшный стандарт — в его самобытных мелодиях использованы и “русский рок” (читай — Гребенщиков), и рок-н-ролл, и блюз, и кантри, и реггей, и различные фольклорные мотивы, и Бог знает сколько еще всего, — и, что важно, лучшие стихи отличает редкий для нынешней бардовской поэзии уровень профессионального качества. В самом же центре его творческого существования находилась ирландская (кельтская) культура. Страстный интерес к этой стране, давший ему практически вторую, музыкальную “профессию”, нельзя было назвать просто “увлечением”. По свидетельствам друзей, он считал древнюю Ирландию своей духовной родиной. С этим трудно спорить, слушая записи (увы, только любительские) ансамбля “Ruadan” с его участием.
В большом томе собрано почти все им написанное. Значительную часть занимают всевозможные “байки”: то про работу продавцом на рынке в зонтичном ларьке, то про службу переводчиком на нефтяных разработках в Татарстане, то про поездки автостопом по стране; есть и подражания “митьковской” прозе, интернет-переписка. По-своему примечательны, как образчик жанра “нон-фикшн” последних лет, хроники его родной ассоциации “32-е Августа”. Книга в целом предстает как ироническая, часто не без чернухи, но и не без грусти летопись жизни молодого творческого поколения конца 90-х. Время, надо сказать, не лучшее, хотя, может быть, не только во времени дело, и не схвачено ли в самой известной песне Карпова “Дорога в Дублин” (ему, кстати, принадлежит ставшая уже народной шутка: “„Скажите, как пройти в Дублин?” — „Куда, блин?” — „Туда, блин!””; от англ. “to Dublin” — “ту Даблин”) все то же, почему-то очень свойственное многим здесь живущим стремление “из сих пределов”3: