Первый же, восьмиминутный трек диска — это фонографические записи авторского чтения трех стихотворений (“На поле Куликовом”, “В ресторане”, “О доблестях, о подвигах, о славе…”), пронизанных шиловским — даже не комментарием, а — как бы это сказать? — скорой помощью. Здесь же, рядом, а то и внутри блоковского чтения.
Специальная “помощь” старым записям оказывалась и ранее, когда продумывались сценарии радиовыступлений: вместе с журналистом и редактором Юрием Гальпериным Лев Шилов устраивал в рамках знаменитых когда-то “Литературных вечеров на Качалова” что-то вроде “парного конферанса”. По очереди они рассказывали об истории записей на валиках, о поисках работающего фонографа, об общественных событиях того июньского дня 1920 года, когда в гостиной Дома искусств записывали Блока. О впечатлениях публики от его внешне бесстрастного чтения, наконец. И этими рассказами подводили к прослушиванию не легкого (для первого восприятия) звука. Что же до “помощи” при выпуске пластинок с голосом Блока, то еще в 1967 году вместе с редактором “Кругозора” Т. Винокуровой Л. Шилов стал добавлять в гибкую премьерную пластинку блоковского чтения — воспоминания современников поэта: Павла Антокольского и Бориса Пастернака.
“…Работая со старыми звукозаписями, я все больше убеждался в том, как важна в структуре передач, где они используются, роль посредника. Самая плохая по качеству звучания фонограмма может быть с напряженным вниманием прослушана, если человек, находящийся в кадре или у микрофона, достаточно авторитетно и заинтересованно объяснит, в чем ценность этой фонограммы, и вместе с аудиторией будет ее слушать”.
Интенсивность и одновременно несуетность шиловского посредничества здесь поражает. Очевидно, это был уже отработанный для него сюжет: то же и в виниловом диске, и в сохранившихся радионовеллах. Слушателя последовательно включают в тему, деликатно-вкрадчивым голосом увлекательного рассказчика Шилов проводит его через разные сюжеты: через несостоявшиеся истории более ранних записей Блока; через тот июньский день, когда запись все же состоялась; через поздние неудачные попытки реанимации звука — к этой заветной секунде, после которой зазвучит сам Блок. Лев Алексеевич еще томит слушателя ненужными, казалось бы, репликами о том, что с момента начала работ по восстановлению записи голос поэта постепенно звучал “все лучше и лучше”, затем читает сам первую (вернее, пятую по счету, сохранившуюся) строфу:
Пусть ночь. Домчимся. Озарим кострами
Степную даль.
В степном дыму блеснет святое знамя
И ханской сабли сталь…
И только после шиловского чтения эту же строфу читает Блок! Но мы-то уже подготовлены, нам легче: не надо вслушиваться и тащить строки из памяти, нам их только что напомнили.
Тут я хочу оговориться, что среди разнообразных тем, которыми занимался Шилов, публичное чтение стихов было его “фирменным блюдом”. Не педалируя и не актерствуя, четко выговаривая каждое слово, держа ритм, “проговариваясь” отношением к произносимому, Лев Шилов как никто читал чужие стихи. Александра Блока, как мне кажется, он читал лучше любого чтеца. В деле чтения стихов вслух с ним могли бы стоять рядом только отец и дочь Чуковские. Или Валентин Непомнящий.
…Блок дочитывает последнюю строфу из первой части “Поля”… только-только затихает шум валика, шум июньского дня 1920 года, — как шиловский голос плавно вплывает с вопросами и сообщением.
“…Передает ли столь несовершенная запись хоть в какой-то степени манеру чтения Блока? Насколько верно выбрана реставраторами из общего звукового хаоса основная тембральная окраска его голоса? Различные варианты переписи мы давали слушать современникам поэта, и наиболее авторитетным судьей здесь был Корней Иванович Чуковский, в присутствии которого когда-то и записывались эти стихи…”
Но вот Шилов читает третью строфу стихотворения “В ресторане” (первые две погибли).
Александр Блок “повторяет” за ним:
Ты взглянула. Я встретил смущенно и дерзко
Взор надменный и отдал поклон.
Обратясь к кавалеру, намеренно резко