(2) Театральный анекдот, который помогает мне выживать. Посмотрев “Ромео и Джульетту” в Театре Революции, старенький, благополучный, канонизированный Немирович-Данченко укоризненно заметил постановщику спектакля Алексею Попову: “Такое, я бы сказал, активное решение у нас в МХАТ невозможно. Да просто актеры не привыкли делать так много движений! У них сердце не выдержит такой нагрузки! Мы в этом смысле ведем себя на сцене более солидно”.
Что значит “не привыкли”? Может, надо тренироваться, заставлять себя и превозмогать? Может, нужно немного подлечиться? А может, мешает заурядная лень? Пресловутая сытая солидность — не в ущерб ли она смыслу и качеству, не парализует ли развитие, не мешает ли участникам представления совершенствоваться? В конечном счете дышат ли участники, живы ли?!
В России очередной — беспрецедентный и бесперспективный — застой, и я регулярно вспоминаю вышеприведенный апокриф. В сегодняшнем кинообозрении я намерен делать много движений, говорить быстро, коротко, может быть, в ущерб точности. В эпоху, когда все подгнивает, разваливается на глазах, трезвые люди имеют право недодумывать, оставлять хвостики, хвосты. Трезвые люди обязаны активничать. Подрывая наш нынешний порядок вещей, концепт “слесарь” провоцирует движение. Но в каком направлении?
Режиссер Алексей Дикий репетировал с Марией Бабановой, привыкшей к тому, что учитель, Мейерхольд, непременно предлагал ей внешний рисунок роли. “Куда я должна пойти, налево или направо?” — требовательно поинтересовалась актриса и на этот раз. “Все равно. Куда хотите”, — ошарашил ее новый хозяин дискурса. В минуту неясности и нерешительности я вспоминаю этот, в сущности, дзэнский коан и, уже не колеблясь, делаю выбор: быстро-быстро, в эту вот сторону. “А что там?” — “Вот и поглядим”.
(3) Итак, слесаря зовут Тревор Резник. У Тревора рабочая сноровка и рычащий станок, обязательный для американца автомобиль и небольшая съемная квартирка, подружка Стиви и подружка Мария. С первой, проституткой по профессии, Тревор регулярно спит. Он честно ей платит, а она надеется на большее, мурлычет: “Ну, Тревор, ты будешь меня спасать от этой жизни или нет? Ради хорошего парня... На свете много другой работы... Пусть даже за маленькие деньги...” — “Я был бы рад”. В роли Стиви замечательная актриса Дженнифер Джейсон Ли.
Со второй подружкой, Марией, которую играет тоже хорошая, но неизвестная мне актриса, у Тревора платонические отношения. Как это в памятном с юности стихотворении Саши Черного:
Это было в провинции, в страшной глуши.
Я имел для души
Дантистку с телом белее известки и мела,
А для тела —
Модистку с удивительно нежной душой.
Хотя Мария не дантистка, но официантка. Каждый вечер после работы Тревор гонит машину в сторону аэропорта, где в местной забегаловке эта симпатичная женщина подает ему чашечку кофе и доброжелательно расспрашивает о делах. Отчего-то местные стенные часы всегда показывают одно и то же время: 1.30. Неужели парень настолько пунктуален? Впрочем, он же встает и ложится, что называется, по гудку, он пролетарий. Тогда почему Тревор оставляет Марии слишком большие чаевые? Ей, в конце концов, неловко! Ну, может, влюблен и на что-то рассчитывает. Или все-таки за что-то расплачивается?! Чепуха, нет, Тревор и Мария едва знакомы.
Сценарист Скотт Козар акцентирует телесность пролетария, и это правильно, ведь архетип “слесарь” целиком принадлежит сфере материального (производства). Особенность слесаря в том, что он весь — здесь и сейчас, на расстоянии вытянутой руки, осязаем, никакого метафизического остатка. Случай рабочего Резника зауряден, типичен: вот уже год парень не спит и худеет, худеет и не спит. “Будешь худеть дальше — исчезнешь вовсе!” — почему-то одними и теми же словами предупреждают его обе подружки. А вот единоличное наблюдение Стиви: “Ты выглядишь дерьмово и ведешь себя как псих!” Тревор регулярно взвешивается, результаты катастрофичны. Обеспокоился даже начальник цеха: “Резник, ты уже весь как сухая какашка. А к доктору не хочешь?”