Борис Бухштаб — младоформалист”.
“Казалось бы, ученики должны, как никогда, поддерживать своих учителей, выражать свою с ними солидарность. Ничуть не бывало. На фоне усилившейся внешней травли семинар Эйхенбаума выражает недовольство руководителем, отвергает его „комичнейшие” поиски новых идей, видит в этом верный признак его собственного старения. Если без сантиментов, то они, молодые, безошибочно распознают уязвимые места своего мэтра и целят в них именно как преданные ученики. Возможно, они были бы
рады ему помочь, но для этого им нужно перестать быть его учениками. Ведь и они с готовностью усвоили простую, работающую на уничтожение, схему борьбы „младших” со „старшими”, которой формалисты в свое время осмелились возмутить тихую заводь истории литературы. <…>
Напрашивается вывод, что младоформалисты так или иначе обрекли себя на бесплодное эпигонство в науке, а в итоге без боя разошлись по сопредельным территориям… Только и оставалось, что передвигаться по минному полю современности
короткими перебежками — от „серьезной” литературы (В. Каверин) до заказных повестей о пламенных революционерах (Б. Бухштаб в 1929 — 1931 годы) и редактуры киносценариев (Н. Коварский). Укрыться можно было в кружковой интимности „младших жанров” (дневники и письма выходили у Бухштаба и Гинзбург куда увлекательнее научных монографий), а выживать — в текстологии и библиографии. На этой сравнительно спокойной площадке в 1930-е годы они вновь сошлись с „предавшим” их Бумом (Борисом Эйхенбаумом. — П. К. ) — мир тесен, и люди в нем, слава Богу, взрослеют. Наверное, в этом и заключалось их поведенческое know how в наступившем „завтра” — тихо пережить современность и, быть может, дождаться триумфа на суде истории”.
Владимир Лукин. Юрий Карякин: личность, время, культура, судьба. — “Континент”, 2008, № 1 (135).
“Но градус — не менялся никогда. Дело в том, что карякинский взгляд, карякинское слово, карякинский текст, как правило, попадал прямо в точку пересечения наших самых острых душевных разломов и того, что на тогдашнем птичьем языке именовалось особенностями текущего момента. От него ожидали чуда в форме слова и вместе с тем поступка, и он чувствовал, что ответ на это ожидание и есть его дело. Ощущал, что он может и должен делать это дело. И нередко ему действительно удавалось подарить людям это чудо-слово-дело. <…> Для Карякина человек, мучительно освобождающийся от демонов тьмы, совершающий рывок к свету, в чем-то даже более ценен, чем органически свободный человек. Для такого — освобождающегося — человека важен и бесценен сам путь („дао”, как говорят на Востоке). Для него метафора одинокого монаха, бредущего по миру с дырявым зонтиком, интереснее и ярче, чем образ современного, „органического” жителя какой-нибудь очень благополучной страны, начиненного штампами нынешних конъюнктурных политкорректностей. Даже если (что вполне вероятно) конечная цель рывка к свободе в земном измерении и есть почти автоматическое обретение этих сытых, благополучных и даже слегка гламурных штампов и политкорректностей”.
“Никто не посмел сорвать крест”, или Диссидентское счастье. Поэт Ирина Ратушинская — о своей жизни, о своей семье и своем пути к православной вере. — “Фома”, 2008, № 5 <http://www.foma.ru>.
“Мы с мужем, будучи по образованию физиками, называем судьбы наших диссидентов проверкой на сжатие и проверкой на растяжение. Проверка на сжатие — это репрессии, мы героически их выдерживаем, и все в порядке. А потом начинается проверка на растяжение, когда тебе материально трудно, как и всем остальным людям на свете. За редкими исключениями, к которым я не хотела бы относиться. И вдруг предлагают: „Мы тебе дадим все. Но делай так-то и так-то”. И вот эту проверку на растяжение многие не выдерживают.
Я этих людей не осуждаю, но понимаю прекрасно, что это путь ложный и тупиковый.
Кроме того, диссиденты — это были люди, неугодные советской власти. И они могли быть неугодными по очень разным параметрам. Кто за Православие, кто, к примеру, за то, что он баптист, кто за издание женского феминистского журнала, кто за католическую деятельность, кто за эстонский национализм.
Объединяло то, что нас всех одинаково била советская власть. Но ведь это вовсе не означало, что у нас были одинаковые взгляды на жизнь, одинаковые понятия о совести, справедливости и так далее.