Лишь два молодых человека, очевидно ботаника, вели между собой неспешный разговор:
— Я наверняка знаю травы лучше любого быка и коровы, однако ж я их не ем, — говорил один.
— Но быки и коровы не познали травы так, как познали ее мы, — продолжал тему другой.
— Я учил травы по монографии Клопштока, но познал их недостаточно. Всякий знахарь познал траву лучше меня. Но чует ли знахарь траву? — снова вступал первый.
— Что Клопшток? Он не волшебник. Вряд ли Клопшток выйдет в ночь полнолуния за папоротником, нужен ли Клопштоку папоротник?
— Может, Клопштоку и не нужен папоротник, но он ему желанен?
— Нет, Клопшток часть той стальной машины, где дышит интеграл, ему невозможно познать папоротник. Но мы превзошли его — благодаря…
Тут оба спорщика воровато оглянулись и прекратили разговор.
В этот момент их скрыла чья-то парусиновая спина, и больше я их не видел.
Понемногу благостность снизошла на нас — вокруг блистали малахитом и яхонтом поля, кучерявились облака, летел мимо шмель.
Все было правильно, и дорога сама вела нас к цели.
Однако наш провожатый друг поскучнел. Что-то его насторожило.
— А нас там точно ждут? — затревожился Синдерюшкин. — А то, конечно, лето сейчас, но ехать на чужие дачи просто так — врагу не пожелаешь.
Рудаков тут же спросил, при чем тут лето.
— Ну летом-то всегда живым уйдешь, природа примет. А зимой другое дело…
И Синдерюшкин рассказал нам свою историю.
— Пригласили меня на дачу, — набив трубку, начал он. — Айда, говорят, новые мормышки опробуем. Ну, думаю, известное это дело. Мормышки… Они коловорот не тем концом держат. Ясно же — водку пить будем. Собрался все же да поехал.
Дачная местность, мясные угли на шампурах, водки выпили, до мормышек, понятно, руки не дошли.
Дача хорошая, богатая и благоустроенная. Дело к ночи, а я, старый да тертый, рыболовный спальничек с собой прихватил. Собираюсь укладываться на фоне общего пляса и лобзания, но тут ко мне в комнату заходит девушка ростом в сто тридцать пятую статью Уголовного кодекса и говорит:
— Я, — говорит, — знаю вас давным-давно, вы лучший друг моих родителей, и должна сказать вам следующее: я с детства вас хочу.
Эх, ломаться в протвинь! Мне нужен труп, я выбрал вас — до скорой встречи. Фантомас. Ну, говорю, понятное дело, что здоровье на фронте с афганскими басмачами потерял, обрезан по самые помидоры, и прочие дела. Девочка-то вышла — но вместо нее зашла хозяйка и говорит… Сурово так говорит, напряженно:
— Ну и свинья же ты, Ваня. Ты зачем на дачу приехал?
Я ушел в глухую несознанку и говорю:
— Да вот, блин, туда-сюда, мормышки припас...
— Ты мне тут не увиливай. Почему девушку обидел? Видишь, все тут по парам.
Нашелся я, взял эту мужнюю жену за руки и бормочу:
— Ну, ты же умная интересная женщина, зачем мы ведем этот бестолковый разговор.
Тут хозяйка вдруг говорит:
— Ну да, я понимаю, что ты приехал сюда не ради нее, а ради меня... Что тебе малолетки?!
Во, блин, думаю, погнали наши городских. Из огня да в полымя. И начинается вокруг меня такой фильм “Сияние”. Кругом снег, мороз, а я как Джек Николсон, сумасшедший писатель, со страшной бабой в ванне.
Хозяйка пошла танцевать со своим прямоходящим мужем да и вывихнула себе колено.
Тут я и разошелся.
— Стоять-бояться! — кричу. — Сосульку хватай, к колену прикладывай! А ты в город готовься ехать за подмогой...
Всех разогнал, всех спас и победил.
Одно плохо — спать все равно не выходит. Тут девочка-центнер храпит как слон, тут молодые любятся, извините за это простонародное выражение, и пыхтят в ухо так, будто и сам ты уже в свальном грехе участвуешь. Стоишь будто на ночной стахановской вахте. При всем этом увечная жена не может найти сочувствия со стороны пьяного супруга и бьет им в стену. Ему-то что, он спать продолжает, а за стенкой-то я лежу.
Плюнул я и пошел гулять мимо черноты заборов. Снег пушистый, с неба свет струится — хорошо по чужим дачам ездить, да на воле лучше.
Да и подледный лов — не дачное дело-то. Не дачное.
Мы недолго сочувствовали нашему товарищу, потому что брякнули стекла, лязгнуло что-то под рифленым полом, а сбоку высунулись свиные рыла, поводя глазками.