И по мере чтения нынешней поэзии понимаешь, насколько традиционной уже выглядит вот такая “антипоэтическая” поэзия. Как не очень дерзкая дерзость. Дерзким на таком фоне выглядит Николай Байтов, сознательно отдающийся потоку “поэтической” поэзии, как бы не боясь, что она сможет полностью поглотить его: “В море слов попутный ветер / рьяно пенит волны фраз. / Брызгами свинцовых литер / прямо целит мне он в глаз. / Но стою на вахте зорко / я, невиннейший из юнг. / Наблюдаю горизонты / и плюю на свой испуг”.
Качается на этих волнах и Владимир Захаров, используя энергию как бы всегда существовавшего стиха, чтобы выгрести к своему берегу: “Робко спускается вечер смиренный, / Тьма застилает межи. / Друг-демиург из соседней вселенной, / как там тебе, расскажи?”
Довольно сложная интонационная, смысловая, лексическая оркестровка традиционных мотивов у Владимира Гандельсмана: “Поднимайся над долгоиграющим, / над заезженным черным катком, / помянуть и воспеть этот рай, еще / в детском горле застрявший комком, / эти — нагрубо краской замазанных / ламп сквозь ветви — павлиньи круги, / в пору казней и праздников массовых / ты родился для частной строки”.
Труднее всего, мне кажется, удерживаться в этой компании классику “новой поэтичности” Светлане Кековой, а также попавшим в верхние строчки итоговой таблицы Полине Барсковой и Ирине Ермаковой. “Вперед — на верблюде, готовом / раскачивать время вперед. / Вот жирная Азия пловом / по сбитому локтю течет” (Барскова), — сколько раз и у скольких поэтов я это читал? Или: “Двух женщин знала я и одного творца, / Которые могли, не выходя из ванной, / Услышать синий звон хрустатьного дворца, / Змеиный посвист “ш-ш-ш” и покрик караванный” (Ермакова). Эти поэты работают в непосредственной близости с “общепоэтическим”, не всегда удерживая равновесие.
Легче же всего, как мне кажется, Вере Павловой. Ее стихи производят впечатление стихов человека, у которого просто руки не доходят до проблем своего поэтического языка. Это та форма затрудненности, которая делает стихи вообще как бы отвязанными от традиции. Она словно до конца не уверена, нужно ли вообще тратиться, чтобы владеть формой. Вот мыслью — да! Ощущением, состоянием, смыслами, движениями смыслов в этих состояниях — да! Это вопрос уже не поэзии, это вопрос жизни и смерти каждого состояния, поворота мысли, жизни и смерти носимого и рождающегося в ней мира. До поэзии ли тут?! И это чуть ли не физически ощущаемое напряжение рождает почти “голые” стихи, “голыми” словами и интонациями написанные. Может быть, поэтому стихи эти и есть поэзия:
то, что невозможно проглотить,
что не достается пищеводу,
оставаясь целиком во рту,
впитываясь языком и нёбом,
что не называется пищей,
может называться земляникой,
первым и последним поцелуем,
виноградом, семенем, причастьем
2
Вообще, в этом выпуске “Сетевой литературы” почти не будет адресов, только два: адрес литературного конкурса “Улов” и адрес заворожившего уже часть сетевых читателей текста романа никому еще практически не известного Сергея Болмата “Сами по себе”, выставленного Борисом Кузьминским у себя в “Круге чтения” (http://russ.ru/krug/sami/content.html).
Роман я начинал читать, вдохновленный легким шелестом восхищения, пронесшегося по Интернету: “...это пока лучшая русская книга 2000 года”. “В будущих рецензиях на „Самих по себе” непременно будут встречаться слова „Набоков” и „кинематограф” (в частности, „Тарантино”). Это справедливые слова... но они скорее — псевдонимы изысканного психоделического зависания, которое в русской прозе, пожалуй, впервые соединилось с криминальным письмом” (Вячеслав Курицын, http://www.guelman.ru/slava/archive/17-05-00.htm).
И по первым абзацам вроде как действительно хорошо — уверенная рука, культура, глаз и даже как бы стилистический изыск. Как бы шарм. Как бы драйв. Но уже минут через десять проза этого романа начинала выталкивать меня как слишком отлакированная, лишенная пор для дыхания кожи поверхность.
В таких случаях всегда остается надежда, что имеешь дело с собственной ограниченностью. Что перед тобой по-настоящему новое и у тебя есть шанс промыть замыленный глаз. А потому нужно с благодарностью и полным доверием идти за автором.
Не получилось. Дочитывая третью главу романа (всего их одиннадцать), я понял, что морочу себе голову. Это бижутерия. Искусно выполненная, с новым (относительно) дизайном, но — бижутерия.